Сказки старого кедра. Часть II. В.Г.Кушнаренко-Суртаева
ДЕВОЧКА
Пронеслось время. Девочка выросла, но по-прежнему приходила к своему другу Кедру.
- Дедушка Кара-Бала, расскажи еще что-нибудь! – просит она.
Девушка тепло одета. Варежки и сапожки оторочены мехом белочки. Теперь она сама шьёт себе наряды. На голове ее шапка из двенадцати лисьих лапок. Шелковая кисть красиво ложится на плечо. Тулупчик облегает ее стройную фигуру. Белый воротник и отвороты из заячьего меха соперничают белизной со снегом. Черные глаза девушки заботливо-любовно оглядывают Старый Кедр, щека прикасается к шершавой коре.
- Нет, милая, сегодня ты расскажи о себе, - отвечает Кара-Бала.
- Я выхожу замуж, дедушка. Его зовут Кара-Бала, как тебя. Можно, я приведу его сюда? Ты не станешь молчать? – с тревогой спрашивает она.
- Приведи … - задумчиво откликнулся кедр.
И вот двое счастливых стоят рядом с древним деревом и ждут его слов.
- Расскажи о себе, балам, - прошелестел кедр.
- Я люблю ее. Очень люблю, - услышал он молодой голос и замер. Он вспомнил своего названного брата. Этот юноша имеет его имя и его голос.
- Что же ты молчишь, друг? – дрогнувшим голосом спросил парень.
- О-ох!!! Ты так похож на моего названного брата! Я счастлив, что встретил тебя, милый. Но я никогда не спрашивал имя твоей невесты.
- Меня зовут Аяна, - тихо сказала девушка.
СЕСТРЫ
- Дедушка Кедр, можно, я всегда буду приходить к тебе, и возможно, с детьми? - спрашивает Аяна своего зеленого мудрого друга.
- Да, девочка моя. Приходи. Но сейчас я расскажу о тебе самой. Хочешь?
- Обо мне?! Конечно, хочу!
И кедр зашелестел своей хвоей.
Далеко- далеко, в преддверии Черневой тайги, в горах сказочного Алтая, текли-бежали две речки. Очень разные, хоть и звали их как близнецов – Сары-Кокша и Кара-Кокша. Сары – чуть желтоватая, уравновешенная, нежилась на немногих песчаных полосах, делая омутки для рыбы, удобные броды для животных, которые переходили с берега на берег, жуя сочную вкусную травку, а в жаркие дни спасались в теплых струях приветливой речки от паутов и мух.
Кара – совсем иная. И цвет ее темный, и берега покрыты хвойным лесом, и вода обжигает холодом. Буйные волны ее, обгоняя друг друга, перепрыгивают через валуны и камни, рассыпаются в брызги, и в солнечные дни берега любуются маленькими радугами, созданными их неистовством и весельем. Они, эти неугомонные волны, успевают сверкнуть семицветьем даже на боках шустрых хариусов, играющих в этом стремительном водовороте.
Речка Кара-Кокша, сбежав с гор, попадает в спокойные объятия сестры и, взбудоражив ее, несколько успокаивается сама.
Они встречаются у подножий двух гор, которые тоже, как сестры, стоят совсем рядом, и разделяет их только слияние этих двух красавиц рек.
О них, этих горах, мудрые охотники рассказывали разные истории.
Давным-давно, говорили одни, жили две сестры. Звали их Зули и Ыйык. Одна из них, Ыйык, была уже невестой. Однажды она пошла на свидание с возлюбленным и позвала с собой сестру. Дойдя до слияния рек, резвушка Зули перепрыгнула через поток, а задумчивая Ыйык споткнулась и упала. Ее лучезарная корона оказалась в потоке, и теперь воды Кары с разбегу ударяются об нее. Зули ждет сестру, но Ыйык не может подняться. Она горько плачет, и слезы ее превращаются в горный хрусталь. Другие говорили. Что сестры Зули и Ыйык очень любили свою мать – Черневую тайгу и отца – Алтая. Однажды сестры узнали, что к ним идут нежданные гости и хотят полонить их зеленокудрую мать. Отважные девушки преградили им путь, закрыв собою все проходы к матери. Здесь, у слияния двух рек, остался единственный, очень узкий проход, через который непорочные сестры пропускают в святая святых – Черневую тайгу - людей с чистыми помыслами.
Ыйык опустилась прямо в воду, принимая на себя всю мощь сестёр-рек, а Зули стоит, чуть откинувшись, словно восхищаясь её жертвенностью и красотой. Так и остались вместе четыре сестры, очень разные, но приветливые и неразлучные.
В этом таинственно-прекрасном соединении сестёр росла девочка. Она ещё не понимала их языка, но приходила сюда снова и снова, словно её что-то притягивало к ним, и сестры терпеливо ждали мгновения пробуждения в ней искры безудержного желания познать их мир.
И однажды девочка почувствовала тайну там, где раньше не замечала ничего необычного.
Она стояла в воде, и одна её босая нога мерзла в воде холодной Кары, а другая грелась в воде теплой Сары. И только камень, совсем небольшой, мешал им слиться и стать одним, общим потоком. Девочка поменяла ноги местами. Теперь озябшая нога грелась в Сара-Кокше, а другая стала леденеть в Кара-Кокше. Девочка изумилась. Поняв, наконец, причину своих ощущений, она ещё раз, для уверенности, проверила температуру по обе стороны камня, потом убрала его и засмеялась: вода перемешалась. Положив камень на место, девочка выпрямилась и всмотрелась в поток. Он бурлил и уносился в даль, оставляя после себя брызги на подоле бома.
Девочка стала внимательно осматриваться. Она слышала много легенд об этих горах и речках, но только сейчас, внезапно, поняла их смысл.
Открытие так поразило её воображение, что она замерла, вслушиваясь и всматриваясь в то, что было до сей поры близким и понятным, а сейчас - наполненным чем-то другим и захватывающим дух.
- Бом…Бом-м-м!!! Это же значит – звук, грохот оттого, что реки ударяются в корону Ыйык!!! Бедная Ыйык… Бедная невеста… - подумала девочка. Вдруг она увидела, или показалось, что увидела, солнечный лучик, как от зеркальца. Этот блеск напомнил ей притчу о слезах Ыйык, «горкиных слёзках». Девочке нестерпимо захотелось найти этот лучик.
Недолго думая, она переплыла двойной поток и, цепляясь за выступы, стала взбираться на скалу. Под пальцами хрустел скрипун очень интересное растение, срывались камешки, но она ничего не слышала – так шумела внизу стремнина. Здесь гудение воды оглушало. Внизу, на другом берегу, было значительно тише.
Наконец девочка достигла того места, откуда вырвался лучик, позвавший к себе через воду и скалу.
Он лежал в крошечной расселине, этот кристалл горного хрусталя. Девочка почти без труда вынула его из ложа и рассмотрела.
- Какой правильный!
Хрусталь был, как карандаш, только совершенно прозрачный, толстый и короткий. И очень остро отточенный. Основание было бесформенно, и это немножко огорчило девочку. Неожиданно, совсем рядом, она обнаружила еще целую россыпь «горкиных слёзок».
- Наплакалась, милая, - погладила она с нежностью семейку хрусталя и стала спускаться вниз. Теперь ей было очень трудно. В одной руке были зажаты камешки, и спускаться оказалось гораздо труднее, чем карабкаться вверх.
Осмотревшись, она решила прыгнуть в пучину. Лететь было не высоко, но очень страшно. Она вообще ни разу не прыгала в воду с высоты. Оттолкнувшись сразу ногами и руками, она полетела вниз и вмиг скрылась в воде. Ее понесло течением. Девочка упрямо стремилась к пологому берегу. Наконец она вышла из воды и осмотрелась. Ее отнесло довольно далеко от Ыйык, и пришлось возвращаться за одеждой. Камешки она держала в руке, радуясь, что не выпустила их при прыжке. Разбуженная душа девочки словно прислушивалась к новым для нее, но вечным голосам природы. Она вдруг отчетливо поняла, что так неудержимо влекло ее к четырем сестрам, - ей хотелось быть с ними, как сестре, пятой сестре.
- Сестры! – звонко закричала она. – Я хочу быть с вами навсегда!!! И через шум воды расслышала:
- Да!- Да! – Да!
НОСТАЛЬГИЯ
- Милый, Кара-Бала! Мне без тебя плохо. Мне плохо без гор. Послушай, что я рассказала своему сыночку вдали от родины. От тебя: «Что ты пристал ко мне, малыш, что я не могу быть в доме одна? Нет, я ничего не боюсь. Нет, лапушка, никто меня не обижал и тебе некого за меня побить. Успокойся. Хорошо, я расскажу тебе, почему я боюсь остаться наедине с собой.
Давным-давно, когда тебя еще не было на свете, жила я далеко отсюда. С пробуждения и до сна меня окружали скалистые горы, с которыми так весело было говорить. Как? - Э-ге-ге-гей! Горы Алтая!
- Ая! Ая! Ая! – отвечали они.
- Я уже здесь!
- Есь! Есь! Есь! – гудели они мне моим голосом.
- Вы скучали по мне?
- Не! Не! Не! – отрицали горы.
- Эй, ты, гора моя любимая!
- Я! Я! Я! – радовалась гора.
- Я к тебе сейчас приду!
- Жду! Жду! Жду! – отзывалась гора.
Так мы и жили, радовались росистым утрам, вместе переживали непогоду и ветер. Эхо то звенело, то глухо вторило, но всегда отзывалось на мои восторги.
Горы были моей стихией. Они дарили мне ледяную речку Кара-Кокшу, в которой в знойный день вмиг станешь сосулькой. Они кормили меня кедровыми орехами, сладкими медунками и чудесными кандыками. О, эти кандыки! Их фиолетовые цветки угощали меня пыльцой такой вкусной, что память о ней живет во мне, как о клюкве - вспомнишь, и слюнки текут.
А клубеньки я любила есть сразу. Выковыриваешь копорулькой белый, с добрый палец толщиной сладкий корешок, обчистишь и хрумкай таежный деликатес, набирайся сил.
А колба!!! Вообще-то ее зовут черемшой, но алтайцы зовут ее по-своему – колба. Как наешься, за версту от тебя несет, будто чеснока наелся.
Горы мне дарили свои живые ковры. На бомах там и сям висят, неизвестно, как и чем цепляясь за скалы, кусты маральника. Его цветы ни с чем не сравнишь. Редкий любитель острых ощущений рискнет добраться до них. Я добиралась. Я верила своим горам. Они мне подставляли под голые пальцы рук и ног трещинки, уступчики, чтобы я могла вблизи полюбоваться этой прелестью. Назад я возвращалась с веткой, которую цепляла, как хвост, за пояс, и под дружные визги и ахи то от страха, то от восторга моей детской публики. Кусты этой прелести росли и на вполне доступных местах, там можно было ломать охапками, но это никого не радовало. Зато небольшая, «трудная» веточка расходилась по рукам друзей в виде сучков, листочков и лепестков.
Ты удивляешься, что я все отдавала? Глупенький, у меня же оставалась радость и весь тот куст, который, может быть, и сейчас висит на высоте более ста метров над ревущей внизу водой.
Зачем я уехала оттуда, говоришь? Это еще сложно для тебя, но я постараюсь объяснить.
Моя родина высоко в горах. Там не все люди могут жить. Часто там бывает дождь и почти всегда сыро. Не хватает воздуха. У человека появляется горная болезнь. Так вот и я не смогла жить на своей единственно любимой родине. Мои горы не уберегли меня от нее. Надо было спускаться с высоты.
Это трудно, малыш, покинуть то, что любишь, то -- ради чего, кажется, и на свет-то родился. Ничто не заменит степь человеку сепи. Ничто не заменит горы горцу. И ты теперь не спрашивай, почему я плачу, когда остаюсь одна. И во сне и наяву я брежу своими горами. Горы зовут меня то жалобно, то властно, но не могут дать мне воздуха. Даже краткие поездки заставляют меня задыхаться, словно я – рыба, вынутая из воды.
Фиолетовые сумерки и ослепительно розовые закаты в горах пробуждают во мне еще большее горе разлуки. Родина, малыш, у человека одна. Она одна согреет твое сердце в разлуке. Одну ее ты видишь во сне. Она одна принимает тебя таким, какой ты есть.
Ты пока не понимаешь этого. Может, тебе посчастливится не покидать свою родину никогда».
ТЕПЛАЯ ПАДЬ
Я вернулась к тебе, Кедр моей жизни. Там, на чужбине, среди хороших, но привязанных к своему краю людей, я была одинока и… несчастна.
Я сейчас из тайги. Я была в Теплой Пади.
- Я знаю, - глухо прошумел Кедр. Я был с тобою.
- Да?
- Да. Моя душа всегда с тобой, Аяна. Ты устала. Тебе больно. Я знаю, ЧТО ты шептала там, в Теплой Пади: «Тайга. Теплая Падь…. Я снова пришла к тебе. Ты – мое вечное воспоминание и вечная боль. Ты лежишь передо мной, как перекрёсток двух миров, в которых мне суждено жить. Моя бунтарская суть постоянно ощущает присутствие господства ипокритов. Они всегда стремятся надломить духовную силу всего, к чему тянутся их вожделённые руки. Они не хотят замечать свое бесстыдно-глубокое невежество и грабят природу последовательно и беспощадно. Это маньячно-безудержное экономическое зло губит планету.
Оно погубило и тебя, моя тайга. Моя любимая Теплая Падь.
Передо мной конкретная картина гибели не только твоей жизни, но жизни тысяч и тысяч таких же, как ты, красавиц – уголков редкостной первобытности.
Ты помнишь, какая ты была, когда я пришла к тебе впервые? Это было вечером. Ты – грандиозное зрелище пространства. Нетронутая тайга, исчезающая в ночи. Задумчиво-приглушённые сизые тона и музыкальность искуссно подобранных красок. Я тогда сказала тебе, что ты – песенно-томная глушь.
Ты смотрела в небо вместе со мной на летящие образы облаков, подкрашенных закатом, смотрела своими плотно сомкнутыми вечными кронами и роняла на меня парный дождь.
Я тогда впервые поняла, что такое парный дождь. Помнишь, я нырнула от веселого ливня под защиту твоих ветвей? А потом, когда умчались тучки, отплакав свои слезы, ты сама стала дождить каплями тяжелыми и светлыми. Они скатывались с твоей хвои прямо на меня, и мне стало смешно и зябко. Вот тогда-то я и поняла, что это такое – двойной или парный дождик.
Однако, ночь не принесла мне никаких неудобств. Я тогда подумала, какая же ты заботливая, тайга! И не чёрная, а именно – черневая. До той ночи я оспаривала твое название. Я думала, что ты злая. Но, увидев вблизи твой спокойный дремотный колорит, я стала думать о тебе иначе.
Сейчас передо мною двойное осмысление твоей жизни.
На месте твоих огромных кедер растут иные породы деревьев, которые как-то стесняются находиться здесь, будто зашли в чужой двор. А твои остатки – сиротливый подрост – уже не чувствует себя уверенно, возвышаясь над кучерявыми головками березок и осинок, которые оказывают ему преданную помощь.
Ты помнишь, тайга, как пришли к тебе люди, которые сгубили тебя? Они были веселы и деловиты. И даже те, кого ты всегда кормила, были среди них с какими-то непонятыми палками.
Ты не ожидала такой боли. Люди стали наносить на бока твоих деревьев роковые стрелы подсочки. Твоя кровь – живица – переливалась в подставленную посуду и застывала. Твоя жизнь приносила пользу людям. Ты своей смертью служила ненасытной жадности жестокого их племени.
Я стою у пня того самого кедра, который приютил меня в ту первую ночь у тебя в гостях. Он такой огромный, что на нем могли бы спокойно танцевать три человеческие пары, а не те две белочки, что смешно резвились сейчас. Они, конечно, испугались меня, цвикнули и исчезли в зарослях, а я с помертвелой душой прикоснулась к нему, к безобразному пню. Время тронуло его, как и всё вокруг. Я процарапала ногтями путь от внешнего края к сердцевине пня и стала считать кольца. Я считала сотни и сотни лет, и мне становилось все страшнее и страшнее. Около семисот колец насчитала я на этом пне, А ведь кедр тогда не был дряхлым! Да и не был этот кедр самым могучим у тебя.
Замерев у пня-исполина, я представила, как люди боролись с этим великаном. Вот внешние надпилы. Но они не достигли сердцевины. Выше этих надпилов ступенями идут другие надпилы. Но и они не затронули сердца кедра. Пила вообще не задела его. Видимо, люди вбивали клинья, и кедр рухнул, не выдержав свей тяжести. Как же, наверное, ты замерла, Теплая Падь, когда в смертельном поединке победили эти муравьи-люди, такие беспомощные без своих приспособлений…
Я не прошу прощения у тебя за тех людей. Их нельзя простить. Я не прошу прощения себе. Я так слаба перед неизбежностью. Но я клянусь тебе рассказать о тебе другим.
Те, кто не принадлежит к моей расе справедливых, будут ещё сильнее ненавидеть меня. Те же, кто созвучен мне, станут сильнее еще на одно звено, имя которому – Теплая Падь».
МОЛИТВА ДИКОЙ ПРИРОДЫ
- Дедушка Кара-Бала! Я слышу природу. Она просит сказать о себе вслух, рассказать людям и Богу.
-Расскажи. Помолись у моих корней. Пусть слышат все. Расскажи так, словно ты сама и есть Природа.
«С твоего божьего позволения родилась я, Господи!
Обитатели мои берегли меня, кормились моими дарами, потому что они – часть самой меня, как и горы, и елани, и леса, и вообще всё, что есть на земле. Потому я и называла себя «множественным единством» и представляла собою гармоничное коллективное бессмертие.
И ты был мною доволен, Господи.
Я пила звеняще-чистый воздух, тепло твоего солнца, сияние твоей луны. Еще я различала еле слышимое бормотание таежных людей, которые не обижали никого. Они просили есть, и я соглашалась дать им пищу и кров, ничего не требуя взамен.
Они понимали красоту. Они учились петь, слушая звуки мои и подражая им. Ещё они любили наблюдать таинства густеющих сумерек и рождения утра, а потом рассказывать сказки своим детям. Они учили их любить и беречь меня так же, как любили и берегли сами. Они обожествляли мои воды, мои горы, твое небо и звезды, твои тучи и молнии. А я любила их, как детей, которых ты наделил разумом, Господи!
Счастливая, вобравшая в себя все земное, я радовала твой взор своим совершенством. Ты даровал мне в держание всю планету. Как просторы зари не имеют границ, так и мои владения не знали их, пока…
Тропы, как сплетающие ленты вились легкими штришками по моей поверхности. Нежные росы, как шёлк, стлались на заре по моим еланям, лугам и долинам. Благоухающие дымки цветения земли уносились к тебе, Господи.
Всё было простым и безмятежным, как снегопад в безветрие. И всё казалось бессмертным, нетленным, прекрасным. Да. Все казалось бессмертным, пока…
Всему виною стал человек. Раньше я не видела в нём угрозы. Ведь ты даровал ему разум, Господи! Со временем, что-то изменилось в нём. Он стал слепнуть и глохнуть. Его глухота и слепота развивались как-то неестественно. Зрение его становилось зорче, благодаря устройствам, придуманным им, но он переставал видеть меня. Он стал слышать раньше неслышимое для его слуха, но переставал слышать меня. Он становился всё раздраженнее и нетерпимее. И уже не просил меня поесть и напиться. Он брал сам. Он стал брать больше, чем ему необходимо.
Его безудержные желания хлынули в мой мир дерзко и беспощадно, нарушая гармонию моей жизни.
Потом ему стало мало того, что я могла ему дать. Он взрыхлил мои самые чистые поляны и посеял зёрна. И я помогла им заколоситься. Он подчинил себе моих животных, подкупив их легкой пищей.
Но не это огорчало меня, Господи! Я знала, что человек имеет двойные корни. Одни корни связывали его с тобой, а другие были пуповинной связью со мной. Вырывая свои корни из моего лона, он обрекал на гибель и себя, и меня.
Человек придумал себе свой мир, в котором не было места ни мне, ни тебе, Господи. Он замкнулся на самом себе. Он сам заключил себя в тюрьму, из которой до сих пор не спешит выбраться.
А я по частям умираю и ухожу в мир заоблачной страны. Скоро ты увидишь похороны моей флоры и фауны. Человеку обо мне уже почти нечего сказать. Нечего петь. Живые уголки моих прежних владений остались только в недоступных человеку местах, но он скоро найдет способ добить меня.
И я останусь в галерее твоей памяти, как прекрасная невеста, уходящая из жизни в уродливом безобразии.
Неужели ты этого хотел, Господи!
Ты уже давно не любуешься мною, да и мне стыдно показаться тебе в таком виде. И я придумала смог. Я накидываю его на рой человеческих фигур, которые, как черви в язве, шевелятся, извиваются, пьют и развратничают. Человек зовёт меня теперь «дикой природой», словно я и не была первозданной красавицей.
Прости меня, Господи, За мои горькие слова, за молитву, которая, как миллионы других стенаний, может быть, так и не дойдет до твоего сердца.
Прости меня, Господи! Аминь»...
- Спасибо, Аяна. Ты меня растрогала, родная…. Не плачь. Успокойся. Ты все сказала, как надо, - погладил старый Кедр женщину по голове ветвями.
ВЕРА СТАРОГО КЕДРА
- Ну, не всё и у нас плохо. Есть и хорошее кое-что, - проговорил Кедр, как обычно тревожа пышные волосы Аяны.
- Мне кажется, что уже ничего нет хорошего, дедушка. Теплая Падь меня так расстроила, что я уж ни во что хорошее не верю.
- Охо-хо! – вздохнул Кара-Бала, а потом весело зашуршал хвоей и хитренько зашептал, - Что я тебе расскажу!!! А? Рассказать, что ль?
- О чем, дедушка?
- О Кедрограде.
- О Кедрограде?! О том, который был на Уймене? Да он давным-давно исчез, как и не было вовсе!
- А ты послушай! Послушай!.. Тут недавно у меня гости были. Два человека. Один дедок да один молодой. Я поначалу тоже не шибко их приветил. Но они были уставшие и сели отдохнуть возле меня. Я слышал, о чём они говорили, и мне снова захотелось стать молодым!
- О чем же они говорили, что ты так развеселился, дедушка?!
Уселись они, достали еду, чайку из термоса налили, да так и беседовали неспешненько.
Дедок заговорил, прихлебывая чай из кружки:
- Кедровники, сынок, - это вечный источник ценнейшего сырья для всего живого и для науки. И этот уникум…
- Дедушка Кара-Бала, а что такое уникум? – забыла о просьбе помолчать Аяна.
- Ну, это, я думаю, значит – неповторимый, единственный. Такого нигде в мире нет…. Да ты послушай! Послушай, что мудрый человек-то говорит. Не перебивай.
И этот уникум ждёт-не-дождётся, когда же люди увидят наконец, ТО, что находится рядом с ними…. Увидят и по-хозяйски – именно по-хозяйски, а не варварски! – будут использовать его с наибольшей пользой для всего живого…
- Ты слышишь, дочка! – Для всего живого! – горячо зашумел Старый Кедр, волнуясь. И они уже никогда не станут травить все живое дустом, аммонием…
- Я почти ничего не поняла, - смутилась Аяна, - ведь ты хотел рассказать о Кедрограде.
- Ну, так и рассказываю!
Старик говорит:
- Идея разумно вести хозяйство в тайге привела пятерых студентов Ленинградской лесотехнической академии к мысли взяться за ее осуществление. Парни доказали, что живая тайга даст пользы в тысячи раз больше, чем только древесина из нее…
А это правда, дедушка Кара-Бала? – снова не выдержала Аяна.
– Да, родная. Старик прав…
Что такое кедровая тайга?! Это и пушнина, которую называют мягким золотом. Это и кедровое масло, какое ты сама умеешь делать. Это и изделия из древесины. Это и маральи панты. Это и бесценные лекарственные растения. Это бревна для строительства. Это живица…
- Живица?! Ты, видно, забыл, дедушка, что от подсочки деревья умирают! – ужаснулась Аяна.
- Нет, не забыл. Не забыл. Успокойся и слушай. Когда кровь у одних людей берут, Аяна, другим вливают, как это называется?
- Донорством, а что?
Да то, что и у деревьев живицу брать можно, если с умом…
Так вот, старик сказал молодому, что Кедроград – это такое хозяйство, которое поможет и тайгу восстановить, и рыбные тони привести в порядок. Он много говорил про экологию, про грибы…
- Но Кедрограда нет, дедушка, - потухшим голосом произнесла Аяна, - его сгубили…
- Не переживай, родная. Будет Кедроград. Будет. И я доживу до того времени, когда люди поймут всё и станут заботиться о здоровье тайги и вообще о здоровье всей земли. А это значит, что они станут заботиться о себе. О своей жизни и жизни тех, кто родится после них. Так сказал старик. Так сказал молодой. И я им поверил, Аяна.
Кедр замолчал. Его тонкие ветви с длинными мягкими иголками гладили волосы взволнованной женщины. Он словно переливал свою веру в нее, в человека, так легко ранимого, такого хрупкого и впечатлительного. Он жалел ее за то, что ей, как всем людям, не дано жить так долго, как ему. И она, возможно, не успеет увидеть то, что предстоит увидеть ему. И он пытался дать ей силы жить мечтая…
Человеческие мечты, если они светлые, могут делать чудеса. Старый Кедр Кара-Бала верил в доброту людей. В их Разум. В Высшую Справедливость. Да. Он верил. Верил и жил этим.
.jpg)
02.10.2011 17:18
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".