26 марта в 19:00 в Московском доме книги состоится презентация книги «Николай Рерих». Круглый стол «Наследие Николая Рериха – культурный мост между Россией и Индией» (Дели). Выставка Международного Центра Рерихов «Вселенная Мастера», посвященная 150-летию Н.К. Рериха, в Индии Выставка «Издания Международного Центра Рерихов» в Новосибирске. Новости буддизма в Санкт-Петербурге. Благотворительный фонд помощи бездомным животным. Сбор средств для восстановления культурной деятельности общественного Музея имени Н.К. Рериха. «Музей, который потеряла Россия». Виртуальный тур по залам Общественного музея им. Н.К. Рериха. Вся правда о Международном Центре Рерихов, его культурно-просветительской деятельности и достижениях. Фотохроника погрома общественного Музея имени Н.К. Рериха.

Начинающим Галереи Информация Авторам Контакты

Реклама



О прожитом и судьбах близких.Часть I. Л.С. Митусова


Людмила Степановна ушла с земного плана на пасхальной неделе. Сам момент ее ухода был озарен солнечным лучом, и видимо не случайно ее 100-летие пришлось на Светлый Праздник Святой Троицы.

Сегодня, 23.05.2010 года Людмиле Степановне Митусовой исполняется 100-лет со дня рождения. Именно исполняется, потому что о ней невозможно говорить в прошедшем времени. Она всегда с нами, с теми, кто ее любит и помнит. Как написано в предисловии редколлегии к ее книге « О прожитом и судьбах близких»: “Невозможно привыкнуть говорить о ней: была. Нет, крылья ее остались!”. И это так! В каждом осталась любовь и возвышенность ее сердца, все то прекрасное, чем она так щедро делилась. Нам очень повезло в жизни — встретиться с ней, бывать в ее доме, слышать именно из ее уст многое, что теперь можно прочесть в написанной ею книге.

Несколько дней назад закрылась выставка «Рериховский Век». Это был каскад красок, праздник радости, неповторимого счастья от прикосновения к возвышенному миру Красоты. Из залов не хотелось уходить, ведь с чудом так трудно расставаться. Многие приезжали на выставку из разных городов нашей необъятной страны. И мы знаем, что Людмила Степановна незримо присутствовала там и радовалась за тех, кто воплощает, то, что задумывалось еще вместе с ней.

Бойкова Т.Н., Ивахненко Н.В.

 

О ПРОЖИТОМ И СУДЬБАХ БЛИЗКИХ

 

Это нужная работа - помнить о людях,
которые когда-то здесь жили, творили, любили...
Л.С. Митусова.

 

Как иногда легко погружаешься в прошлое. Как остро чувствуешь разницу вовсём: тогда, сейчас, давно, теперь, в будущем. И давнее ощущается уже как совсем близкое... А будущее очень реально.

Наверное, чтобы жить в будущем, надо хорошо знать все радости, горести, все уроки прошлого и настоящего.

 

* * *

Мой отец, Степан Степанович Митусов, познакомился с Николаем Константиновичем Рерихом в Петербургском университете, ещё до знакомства Рериха с Еленой Ивановной Шапошниковой, кузиной отца. Первое время у них было такое обращение: «Николай Константинович - Вы», «Стёпа - ты». А потом оно перешло в «Николай Константинович - ты» и «Стёпа - ты».

Отец рассказывал об идеальном союзе Рерихов. Он говорил, что прошло 12-15 лет со дня свадьбы Николая Константиновича и Елены Ивановны, и всё та же сохранялась молодая крепкая любовь и влюблённость. Сидя за столом рядом с Еленой Ивановной, Николай Константинович брал её за руку, когда что-либо ему особенно нравилось из высказываний - философских, творческих, жизненных. Незаметно обменивались взглядами и понимали друг друга с полуслова. А ведь поначалу брак этот со стороны родственников Елены Ивановны был встречен весьма неодобрительно. «Мезальянс» - говорили о нём. Папа же гордился тем, что благодаря ему Николай Константинович познакомился с его отчимом, князем Павлом Арсеньевичем Путятиным, которому он рекомендовал Рериха как человека, интересующегося и занимающегося археологией. Кроме того, князь Путятин любил и коллекционировал произведения искусства, главным образом, картины. У него была прекрасная библиотека. Знал астрономию и, вообще, был весьма образованным человеком. Это ему не помешало запретить после свадьбы жене своей (папиной матери) петь в Мариинском театре или вообще где-либо на официалъных концертах. Она могла петь лишь на домашних вечерах. И был погублен, вероятно, незаурядный талант. В Париже бабушку называли «русская Патти». Ну как же - дворянка, урождённая Голенищева-Кутузова, жена князя и петь на публику.

Может быть, этот же мотив играл роль для родственников Елены Ивановны в отношении её брака? Художник, ещё толькоГерб Митусовых, известного с середины XVI века (В,К. Лукомский. Родословная дворян Митусовых. СПб.: издание С.Н.Митусова, 1914. С.19). начинающий свою карьеру... Не думаю, что материально Николай Константинович был беден. Всё относительно.

Для первой петербургской красавицы хотели другого жениха. Они, вероятно, были, но никто из них не увлёк Елену Ивановну.

Отец торжествовал. Ему близки были люди, работающие в искусстве. С юных дней он постоянно бывал в доме Николая Андреевича Римского-Корсакова. Там встречался с художниками, музыкантами. И мог наблюдать светлый, радостный, но и отнимающий много времени и тяжёлый труд.

С выходом замуж Елены Ивановны за Николая Константиновича у отца этот круг ещё более расширился. А в 1908 году Николай Константинович пригласил отца работать в Школу Общества поощрения художеств.

 

* * *

Елена Ивановна и Николай Константинович посещали нас и тогда, когда мы жили на Кирилловской улице в доме у церкви (8-комнатная квартира в бельэтаже, как войдёшь в парадную с улицы - первая дверь налево), и тогда, когда мы переехали в другой дом на той же улице.

Когда Рерихи приходили в гости, Елена Ивановна проходила к нам, девочкам, в детскую, а Николай Константинович всегда был в гостиной. Поэтому я лучше запомнила Елену Ивановну, её обращение со мной и моей старшей сестрой Златой, её отдельные слова и ласку. Никакого сюсюканья, а что-то интересное, занимательное. Постоянно нас чем-то радовала. И наше театральное воспитание началось именно с Елены Ивановны.

Однажды, когда к нам пришли Рерихи, в квартире погас свет. И виновата в этом была я. Накануне полотёры во время уборки разбили электрическую розетку, и она осталась без крышки. Я оказалась одна в комнате, где была эта розетка, и засунула в нее два пальца. Погас свет, и меня затрясло… Помню Елену Ивановну в темной комнате со свечой в руках. Она взяла меня на руки, положила на пеленальник и приводила в чувство. Гладила. Утешала.

Еще один эпизод я запомнила хорошо. Как-то я поссорилась со Златой, даже поцарапала ее. Елена Ивановна оказалась рядом. Строго выговаривала мне: «Я кошек не люблю». Помню, как я испугалась тогда, что Елена Ивановна меня действительно разлюбит.

 

* * *

Степан Степанович Митусов в университетской форме. 1898-1904.Из писем отца маме: «Дорогая Катюша, что же это такое?.. 4 часа была в Петербурге и никаких, ни одной попытки меня достать. Неужели же нельзя было по телефону к Корсаковым позвонить. Ведь Крестная знает, что я или у Корсаковых или у, Рерихов. Где же я еще мог быть?.. Всем известно, что нет ничего удобнее телеграфа, кроме телефона. А женщины почему-то ни тем, ни другим не пользуются…» (около 1909г.); «Дорогая Катюша. Вчера едва успел одеться и позавтракать, поезд сильно опоздал, и побежал на службу. Против обыкновения я на службе засиделся до 5 часов, так как приходил Куинджи и всех нас задержал, а по сему случаю обедал у Рериха и домой вернулся только в 8 часов» (16 сентября 1909г.)[1].

Действительно, отец бывал у Рерихов почти ежедневно. С Николаем Константиновичем виделся в Школе Общества поощрения художеств. Там работал. А в свободные от работы минуты бежал к тёте Ляле. Светик* в 1960 году рассказывал: «Хлопнет дверь. Быстрые шаги дяди Стёпы. Мимо детской, мимо комнат прямо к Елене Ивановне. Если она дома, задержится. Оживлённо разговаривают. Если Елены Ивановны нет, так же быстро шаги прозвучат в обратном направлении, и иногда не один раз на дню...»

А сколько воспоминаний о тёте Ляле, о посещении Рерихов, о Римских-Корсаковых. Они рассказывались в семье. Иногда друзьям и ученикам. О юных годах отца говорилось, что самой близкой сестрой отца была Елена Ивановна. Говорили об их дружбе, о совместных «шалостях» в Бологовском имении дедушки, князя Павла Арсеньевича Путятина. Об этом рассказывал и отец, и дядя Боба, и тётя Люда (Рыжовы - дети бабы Люды, урождённой Голенищевой-Кутузовой, сестры моей бабушки).

Крёстной старшей сестры Златы была Екатерина Васильевна Шапошникова, урождённая Голенищева-Кутузова, мать Елены Ивановны, крёстным - князь Путятин. До сих пор у нас сохранилась «Выпись из метрической книги о родившихся за 1908 год, выданная причтом Бологовской Покровской церкви, Валдайского уезда, Новгородской епархии», свидетельствующая об этом. После смерти матери Елена Ивановна сказала: «Все обязанности крёстной Златы я беру на себя». В те времена этому придавалось большое значение.

Некоторые случаи в моём детстве, связанные с Еленой Ивановной, я помню с пяти, шести лет, но большинство эпизодов запомнила по рассказам папы и мамы. Знаю, что Елена Ивановна брала нас на прогулки, на выставки. Помню, как ЕленаНиколай Константинович Рерих в университетской форме. 1898 Ивановна возила нас со Златой в Мариинский театр на «Руслана и Людмилу». Ехали мы не на извозчике, а на автомобиле. Помню волнение и радость от не понимаемой тогда мной ни музыки, ни сказки. Точно сама была участницей происходящего на сцене. «Видишь голову?» - спрашивали взрослые. Нет, голову я не видела, как ни старалась найти ее на сцене. А она-то была почти во всю сцену. После, дома, Елене Ивановне рассказывала об опере. Говорят, что понять меня было трудно, потому что это был не пересказ оперы, а что-то совсем иное…

Юрика и Светика в детстве плохо запомнила, уже тогда они должны были поразить своей необыкновенной красотой. Помню, как они показывали нам свои игрушки, коллекции бабочек. Бабочки висели в их комнате в квартире на Мойке, 83. Потом, после революции, бабочки переехали к нам в квартиру, и позже отец пожертвовал их в школу, в которой мы учились. Ещё у них был электрический прибор - динамо-машина. Нужно было подержаться за металлические шарики, надев калоши, зарядиться, а потом бежать, встречать знакомых, и между нами проходили искры.

Особенно запомнилась немецкая железная дорога, которая раскладывалась в детской и даже растягивалась в соседнюю комнату, кажется, в столовую. Включался ток, и паровозы везли большие составы, открывались семафоры, переводились стрелки... Модели паровозов и вагонов были, как мне тогда казалось, очень крупными, с пассажирами и со всеми подробностями в купе, проходах и даже уборных.

В начале 1920-х годов во время перевозки к нам железная дорога была уложена в огромную плетёную корзину-ящик. В другие аналогичные корзины были упакованы посуда и ещё кое-какие вещи из квартиры Рерихов. Помню, как мы, девочки Митусовы, желая скорее добраться до заветной железной дороги, в отсутствие родителей переворачивали одну корзину за другой и таким образом перебили немало, по-видимому, редчайшего фарфора, собранного Рерихами. Из него до наших дней у нас с сестрой сохранилось лишь около 20 предметов.

Когда мы встретились с Юриком в Москве через сорок лет, он говорил, что меньше всего помнил Таню, нашу младшую сестру, которую обычно видел у кого-нибудь на руках. Меня со Златой запомнил хорошо.

* Здесь и далее - Юрик и Светик это Юрий и Святослав, дети Н.К. Рериха и Е.И. Рерих; кузены сестёр Митусовых. (Ред.).

 

* * *

Отец много рассказывал о «вечерах» у Николая Константиновича и Елены Ивановны. Я знаю об отрицательном отношении Рерихов к спиритизму, к медиумам и т. п. Об этом папа говорил по приезде из Москвы в 1926 году после встречи с ними. Но в начале века, вероятно, и раньше, у Рерихов бывали вечера, посвящённые целиком именно спиритическим сеансам. Отец даже называл имена приглашаемых - известных на Западе спиритов. Почему-то помнится, что из Германии, но, может быть, ошибаюсь. Рассказывал о цепи, составляемой из рук приглашённых на сеанс. Цепь должна была быть обязательно замкнутой. Разрыв такой цепи однажды привёл к неприятным последствиям для «медиума». Он был чрезвычайно раздражён. Изо рта потекла пена.

Впоследствии, после войны, руководствуясь указаниями отца, мы производили весьма примитивно, «по-дилетантски» эти опыты. Поражались результатам...

* * *

Запомнился почему-то рассказ о Михаиле Александровиче Врубеле. В монографиях и биографиях я как-то не читала о тяжёлом его заболевании. Потому, думаю, что, может быть, я чего-то не поняла и не правильно описываю.

Отец рассказывал, что встречался с Врубелем в домах Рерихов и Римских-Корсаковых, что он был необыкновенно скромен. Однажды, по возвращении из Парижа (или откуда-то из другого места), у Рерихов Врубель был приглашён к столу. Он тихонько подошёл к Елене Ивановне и сказал ей, чтобы чашку, из которой он будет пить, отдельно вымыли и больше никому не давали бы. Он как бы выдал себя, заботясь о других, и не скрыл от Елены Ивановны своё заболевание, которое впоследствии привело его к шизофрении и смерти в психиатрической больнице.

Ещё отец говорил, что в больнице к Врубелю приходил известный в то время пианист Михаил Алексеевич Бихтер и играл ему на рояле «Садко» Римского-Корсакова. Это было незадолго до его ухода.

 

* * *

Смутно помню, как стояла я на круглой лестнице Школы Общества поощрения художеств. Предварительно в какой-то маленькой комнате с меня сняли пальто и шапку. Причесали и на шею повесили кружку. Сверху спускались дамы и мужчины. Останавливались, что-то говорили доброе, как-то приветствовали. Кто-то гладил по голове, а самое главное - опускали в кружку деньги. И мне казалось, что делаю какое-то важное дело.

Позже узнала, что в Школе бывали благотворительные вечера и я, оказывается, однажды стояла с кружкой Красного Креста. Расходясь после концерта, публика ещё бросала дополнительную мзду.

В 1960 году Светик рассказывал, что у «дяди Стёпы» были большие музыкальные связи и он обычно организовывал все концерты, на этих концертах сам часто конферировал. На одном из них он всё время стремительно выходил — чуть ли не выбегал — на эстраду, объявляя очередной номер. И вот, в какой-то момент он радостно объявил, что сегодня он вестник прекрасных исполнителей и произведений. «Не вестник», - раздалось из зала, - «а прямо-таки буревестник!»

 

* * *

Екатерина Филипповна Митусова (в девичестве-Потоцкая) и Степан Степанович Митусов. Санкт-Петербург. 1907-1908.Моя мать, Екатерина Филипповна, происходит из старинного польского рода Потоцких. После поражения Польского восстания за участие в нём дед мамы был лишён всех дворянских прав и званий и сослан в Олонецкую губернию. Там же жил его сын, отец мамы, Филипп Потоцкий, женившийся на Александре Шелеховой, нашей бабе Саше. У неё ещё были две младшие сестры - Анна, тётя Аня, мамина крёстная, и Ольга, баба Оля. Тётя Аня жила вместе с бабой Сашей, работавшей фельдшером на станции Оредеж (в период первой войны и революции), помогала своей сестре воспитывать её детей: Екатерину (нашу маму), Николая и Александра. После смерти бабы Саши тётя Аня помогала моим родителям воспитывать нас и до самой кончины жила в нашей семье. До революции у нас была прислуга, хотя мы были небогатая семья. Из прислуги и воспитательниц помню Анну Марковну и немку Елизавету Матвеевну, Лизу. Когда родители уходили из дома, она садилась за рояль и играла хоралы. Одно время у нас, кроме неё, ещё няньки были.

Папа и дядя Коля стали друзьями ещё в Петербургском Университете. Вместе снимали квартиру, у них был один круг друзей. Ещё до своего увлечения Ниной Александровной Давыдовой, первой своей женой, папа давал уроки игры на рояле маме, с которой его познакомил её брат дядя Коля. Когда отец женился на Давыдовой, мама очень переживала и вскоре заболела чахоткой. Родители отправили её в Боржом к Евгении Михайловне Островской, подруге бабы Саши. Было время, когда баба Саша помогла Евгении Михайловне в смысле здоровья, а теперь Евгения Михайловна принимала у себя больную маму. В 1929 году в связи с больными гландами и я была отправлена к ней в Боржом. У неё и её сестры Людмилы Михайловны там был свой дом. Они жили с грузинами мирно, наряжали меня в грузинское платье - сохранилась такая фотография.

Дядя Коля женился на ученице Н.К. Рериха и И.Я. Билибина в Рисовальной школе Поощрения Александре Васильевне Щекатихиной, которую у нас в семье называли «Аща», «Пупа» и «рязанская пуговка». У них родился Славчик, почти ровесник моей младшей сестры Тани, спутник её детских игр. Дядя Коля умер вскоре после революции от рака желудка.

Дядя Шура (Александр Потоцкий) был актёром, тоже очень рано умер от испанки в годы Гражданской войны у нас в доме. Дядю Шуру мы в детстве любили, он был адресатом целой серии наших со Златой писем, которые мы писали ему из санатории в возрасте 7-10 лет. В семье был известен «Шуркин кофе», то есть кофе, получавшийся после заваривания кипятком уже питой кофейной гущи. Дядя Шура после очередного спектакля на следующий день вставал, как правило, очень поздно, когда свежего кофе уже не было, и ему приходилось готовить «Шуркин».

Баба Оля (сестра бабы Саши и тёти Ани) вышла замуж за Казанского. До сих пор мне не ясно, кто же был её муж. С детства я помнила, что его брат или кузен был священником в высоком сане. В начале 1920-х годов отец, когда мы были с ним на прогулке, показал фотографии расстрелянных иерархов Православной Церкви, и среди них был он. Снимки были вывешены на всеобщее обозрение на Невском проспекте в окне учреждения, где их судили. Сравнительно недавно у меня появилась фотография, на которой этот пастырь снят в рясе, с крестом, и она мне напомнила то страшное отцовское указание. Лишь теперь я узнала, что на снимке был снят митрополит Вениамин (Казанский), канонизированный в новейшее время как священномученик...

Хорошо помню детей бабы Оли: Владимира, Владислава (Владю) и Александру, которую у нас в семье называли Шурочка-девочка. На фотографиях Казанских, хранящихся у меня, есть ещё один ребёнок, но о нём я ничего не помню.

Шурочка-девочка, моя тётя-ровесница, была психически нездоровой. Она покончила жизнь самоубийством, отравившись паяльной кислотой. Когда уже выпила кислоту, умоляла близких её спасти. В больнице сказали, что от паяльной кислоты ещё никто не отравлялся, дали морфий и отправили домой, где она и умерла. Когда у неё бывали моменты сильного психического расстройства, она говорила на непонятном окружающим языке, а однажды всё повторяла слова: «Доктор Тарле, доктор Тарле».

 

РЕВОЛЮЦИЯ

 

Во время революции мне было семь лет. И запомнила я только тяжёлые, страшные моменты, которые меня пробуждали.

Было тревожно. Звучали выстрелы. Как сейчас вижу: взволнованная мама бегает от окна к окну. Ждёт возвращения папы откуда-то, а его всё нет. На улицах беспорядок, злодеяния, убийства... Мамин возглас: «Деточки, скоро-скоро придёт папа, не волнуйтесь».

Ещё долго было страшно ходить по улице. Очень много вышло наверх непорядочных людей. Один раз, когда я, девочка, гуляла с собакой, меня окружила на улице толпа хулиганов. Подростки издевались надо мной: «Дамочка с собачкой!», всякие пошлости говорили. Для меня это было страшным.

Страшно было, когда в квартиру с обыском пришли какие-то военные. Родители не пускали их в детскую, но они в детскую заглядывали. Папа открыл дверь в нашу комнату и сказал: «Это детская, здесь только дети». Для нас, детей, это было потрясением, мы думали, что они нас почему-то «помиловали». Что происходило в тот момент в других комнатах, мы не знали.

Когда только случилась революция, мои бабушки со стороны мамы крестились и говорили: «Слава Богу, может быть, бедным людям полегче станет жить». Но потом у них это впечатление прошло. В те годы нас отвозили к ним на станцию Оредеж, чтобы они нас там прикармливали. Баба Саша, фельдшер станции, безотказно ездила по вызову в любые деревни и сёла, тогда как врач ездил с неохотой, чаще ждал, когда к нему больных привезут. Между тем, в деревнях были продукты.

И на станции Оредеж был такой жуткий случай. Я - «взрослая», старшая, воображаю себя воспитательницей и как гусыня веду  за ручки маленьких «пузырей» - мою сестрёнку Таню, которая младше меня на три года, и двоюродного брата Славчика, младше ещё на три года. Я их «пасу» вдоль станции, которую прекрасно знаю, наблюдаю за ними, мы гуляем... И вот кончилась станция, мы дошли до запасных путей, на одном из которых стоит красный товарный вагон. Около него толпятся люди. Любопытно. Иду вперёд, за мной гуськом малыши. Оба входа в вагон распахнуты настежь и к ним положены наклонные скаты, по которым по очереди с одной стороны поднимаются, а с другой стороны выходят... Смело, «как взрослая», подхожу и начинаю расспрашивать, что это такое. И мне две женщины начинают объяснять: «Там белые, не красные... Там в вагоне привезли тела наших врагов, белогвардейцев. Мы входим, чтобы посмеяться над ними, плюнуть, ударить, толкнуть...». Я в ужасе отпрянула. Ребят забрала - скорей домой.

На меня всё это произвело страшное впечатление.

 

* * *

На Оредеже, обычно летом, где-нибудь баба Саша приготавливала нашим родителям дачу. Так было до революции и какое-то время после революции, пока она была жива. Ближе всего к станции Оредеж была дача в Кашицах, во дворе её знакомого Никиты. Гораздо дальше - имение в Васильковичах. Одно время, дважды или трижды, родители снимали в этом имении целый дом - прекрасный двухэтажный флигель. В доме наверху была отдельная комната для приезжих. У нас гостили Иван Яковлевич Билибин и Рене Рудольфовна О'Коннель, кажется, даже Рерихи, другие друзья папы.

Помню, как я восхищалась хозяйкой имения в Васильковичах, у которой родители и снимали дачу. Она была из какого-то благородного рода, кажется, княжеского. Красивая, стройная, она разъезжала по имению на лошади в дамском седле, вообще, держалась очень интересно.

 

* * *

Жаль, у нас пропали бологовские фотографии, на которых были сняты вместе дети - стоящие гуськом в пол-оборота Мима,Людмила и Злата Митусовы. Санкт-Петербург. 1914. Фотограф А. Боровицкий. Нока, Леня, Дитя, и Зюма (распределяю примерно по возрасту) [2]. Не уверена были ли Юрик и Светик на этих групповых снимках, но в Бологом они бывали.

Слово «Зюма» было впервые произнесено в 1910 маленькой Златой, когда она впервые увидела свою новорожденную сестру, то есть меня. Так меня всю жизнь называли домашние, родственники и близкие друзья. <…>

 

* * *

Последний раз с отцом мы приезжали в Бологое в 1918 году. Князь Павел Арсеньевич Путятин, которого мы, дети, считали своим дедушкой, был ещё жив. Усадебный дом, стоявший на берегу озера, в районе нынешнего городского дома культуры, уже сгорел. Мы жили в одном из флигелей. От большого дома ещё оставалась кухня. На лестнице флигеля, где жили дедушка с бабушкой, было особенно много герани, сильный запах её я запомнила на всю жизнь. Ещё помню круглые дольки свежевыделанного масла, с рельефным клеймом князей Путятиных на них. Помню и доброе лицо Павла Арсеньевича. Он нам делал разные гримасы, развлекал. Мы бегали на пепелище и находили там камушки из его коллекции, сохранившиеся сквозь толщу лет, прошедшие и через этот пожар, и уносили к себе во флигель. А ещё был большой красивый парк - от усадьбы до нынешней городской площади - и было озеро. Усадьба, озеро, парк - вот основное, что унесла детская память из Бологого.

Ещё помню в усадьбе воинственного огромного петуха, который однажды на мостике налетел на меня и клюнул в лицо, едва не попав в глаз. Когда на кухню посылали заказывать обед, с ним приходилось встречаться. Из кухни выбегала прислуга и отгоняла его от меня.

Уже позже, в Петрограде, к нам приходила женщина из бывшей городской прислуги Путятиных. Звали её Машенька, кажется, Мария Александровна Шеко, родом из оредежской деревни Кашицы. Встречая бабу Дуню, она обращалась к ней «Ваше сиятельство», несмотря на то, что уже несколько лет была другая власть. Спустя какое-то время она появилась у нас снова - на этот раз как жена нашего дворника Мултяна, который имел настоящую кокарду и всегда белый передник. Тип таких дворников, считавших себя истинными «хозяевами» петербургских дворов и домов, ещё довольно долго сохранялся в городе.

Машенька с мужем жила в отдельной дворницкой. Сперва это был миленький деревянный домик у входа во двор. Потом, когда этот домик было решено разобрать на дрова, им выделили площадь на нижнем этаже. Поскольку у нас в квартире телефона не было, отцу приходилось пользоваться общим телефоном на лестнице или ходить звонить к нашей соседке Татьяне Александровне Селецкой. Когда отцу кто-то звонил, дворник всегда был готов его позвать, вообще, был весьма предупредителен.

Уже после блокады, когда мы остались с сестрой совершенно одни, я много беседовала с Машенькой о Путятиных. Она о них вспоминала с восторгом, с любовью. Рассказывала, как хорошо они относились к прислуге, вспоминала разные случаи.

Из её рассказов запомнились два эпизода. Первый - как Павел Арсеньевич послал её за святой водой в определённую церковь на Лиговке. Она сходила и принесла. А князь ей говорит: «Что-то ты пришла очень быстро. Из того ли храма святая вода?» Но после объяснений поверил, поблагодарил. «Князь был очень добрый», - говорила нам Машенька.

Другой эпизод о том, как баба Дуня учила её топить печку. Однажды она небрежно протопила печи и устроила угар в квартире. Девочкам Путятиных Мире и Соне даже вызывали врача. Но ей за это не попало. «Вот, Машенька, смотри, когда угольки побелеют, тогда только можешь заслонку закрывать», - говорила простой девушке княгиня.

О папе дедушкины слуги рассказывали, что он часто возвращался через чёрный ход, заходил на кухню, сидел с ними, читал им вслух, рисовал их. Некоторые думали, что он революционер и поэтому помогает слугам.

Спустя какое-то время после той последней поездки в Бологое к папе приехал оттуда один человек, кажется, местный милиционер. Он передал ему некоторые вещи из Путятинской усадьбы, к тому времени уже полностью занятой «новыми хозяевами». Причём вывез он эти вещи с риском для себя. Из этих вещей сохранился большой папин портрет, выполненный в Бологом художником Фёдором Ивановичем Братским, когда папа был ещё мальчиком.

Рассказывал этот человек и о том, какое воровство и разгром были в усадьбе. Но его устроили не путятинские крестьяне, а эти «новые хозяева» - коммунисты. Когда я приезжала в 1990 году в Бологое, встречалась с учащимися и жителями, узнала, как хорошо относись крестьяне и старые жители к Путятиным, любили их и, конечно не они разрушали их имение после революции.

 

* * *

Е.И. Шапошникова и С.С. Митусов Один эпизод беззаботной жизни отца и тёти Ляли в Бологом запомнился. Отец рассказывал, как однажды они с Еленой Ивановной решили подшутить над князем Путятиным. Накануне цветения кувшинок на Бологовском озере они придумали следующее. Сначала срезали в саду несколько распустившихся цветов (их там было у князя великое множество). Затем по их просьбе один из дворовых мальчишек взял эти цветы и подплыл к кувшинкам у княжеского берега, где заменил ещё не распустившиеся бутоны кувшинок на бутоны цветов из сада. Получилось, что у князя Путятина в имении расцвели совершенно «новые», «ранее не известные науке» растения! Естественно, Павел Арсеньевич сразу понял, кто его разыграл, но виду не подал. Он как бы сначала очень удивился, даже заинтересовался этим «феноменом». Радости детей не было предела...

 

* * *

Папа шутил: «Три страны оспаривают место моего рождения». По семейному преданию, он родился в поезде, которыйПортрет Степана Митусова следовал из Франции в Италию, где-то на границе со Швейцарией.

От отца я запомнила несколько рассказов о его матери, нашей бабе Дуне, ещё тех времён, когда она училась у Камилло Эверарди и Антона Рубинштейна и пела в Мариинском театре со знаменитым Осипом Палечеком. На всех фотографиях тех лет она очень красива.

Только-только состоялась свадьба Степана Митусова и Евдокии Голенищевой-Кутузовой. Молодожёны путешествуют по Европе. И вот в Италии или Франции гостиница. Утром молодая жена выходит в гостиную их номера, видит мужа. Он сидит, читает газету. Зашла обратно к себе на минуту. Вышла - его уже нет. Час, другой, третий - нет. День, другой - его нет. А ведь она в незнакомом месте. Без средств. Что делать?.. Терпит, ждёт. На третий или четвёртый день выходит утром в гостиную. Степан Николаевич как ни в чём не бывало: сидит, читает газету...

Вообще, он был «со странностями». Бывало, в ресторане вдруг начинал громко выговаривать бабушке, что она «даже вести себя не умеет», якобы не верно держится за столом и т. д., тем самым привлекал к ним всеобщее внимание. Естественно, это очень смущало бабушку.

Другой эпизод, способный потрясти любого. Однажды, когда уже появился на свет маленький сын Степан, они оказались где-то в Европе. Младенец (мой папа) раскричался и этим довёл Степана Николаевича до такого раздражения, что тот его схватил и выбросил из окна. Отца спасла «случайность» - его пелёнки запутались в проводах и он не разбился. Всё обошлось. Очевидно, были и другие такие случаи, так что вскоре баба Дуня подала на развод.

Папа познакомился со своим отцом, когда ему был уже 21 год. Никакого участия в его воспитании Степан Николаевич не принимал. Настоящим его отцом, отцом по воспитанию, был князь П.А. Путятин. Когда папа встретился со Степаном Николаевичем, он ничего общего с ним не почувствовал. <...>

 

* * *

Таня, Людмила и Злата Митусовы. Оредеж, лето 1916года.Когда теперь я езжу на дачном поезде, я всегда вспоминаю детство, отрочество и юность: Бологое, Оредеж, Стрельну, Сиверскую, Геленджик, Боржом... С двух сторон идущего поезда - поля, деревья, травы, цветы, холмы. То пересекаешь речку, то видишь деревню, стада. И наполняешься целым рядом желаний, желаний-воспоминаний... Бегать. Танцевать. Снять обувь и идти босиком. Забраться на дерево, либо в какую-либо пещеру. Петь и читать. А главное - хочется быть самой красивой. Увы, думаешь о внешней красоте, чтобы слиться с красотой природы.

И теперь ясно вспоминаю: хотелось красиво одеться. В волосы или на плечо прикрепить цветок (например, шиповник). Идти красиво, плыть красиво... И как на духу: не для пленения «мальчиков», не для покорения людей. Я всех любила. Плохих и хороших не было. Были красивые, были смешные, были умные, были глупые. Но, в общем-то, все нужные. И казалось, всех люблю, и все любят меня...

Собирать ягоды, грибы. А дома - читать и разговаривать с папой, мамой, сестрами.

 

* * *

Раньше в деревне музыканты, художники, писатели, даже скульпторы могли почерпнуть для себя много высокого, потому что у многих крестьян дух был очень высокий. Деревня в свою очередь получала культурное образование от интеллигенции. До революции это был естественный «обмен», не то, что потом. Потом - значительную часть народа сломали, испортили. При этом дали грамотность, а какую дали культуру? «Каждая кухарка может управлять государством» - разве это культура? Некоторым людям грамотность принесла только вред. Возникла иллюзия, что если грамотный - значит, уже может быть министром, судьёй, может вершить судьбы, зачастую при этом оставаясь совершенно некультурным.

Мой отец, приезжая в деревню, обязательно беседовал со старейшинами. Запоминал, записывал, а затем нам рассказывал целые былины. Потом мы ездили в деревню с отцом вместе, ещё позже я ездила одна. Какие яркие рассказы мы слышали в самых глухих местах! Слушали, главным образом, у так называемых кулаков. Кулаки - самые крепкие, самые трудолюбивые, самые смекалистые люди на деревне. Упадок деревни начался со ссылок и даже убийств кулаков.

Помню, однажды я услышала удивительное пение. Пришёл слепой старик с поводырём, и они пели дуэтом на два голоса. Это такое чудо было! Отец часто подчёркивал, что деревенские люди очень музыкальны, что в музыкальном отношении у народа многое можно взять. И отец привёз из Бологого своему учителю Римскому-Корсакову мотив, включённый потом в «Сказку о царе Салтане». А сколько музыкальной «деревенщины» от отца в «Свадебке» Игоря Стравинского! Раньше многие музыканты ездили по деревням и записывали музыку.

Последний русский композитор, который получал вдохновение непосредственно от народа, ибо сам из народа, из вологодской деревни вышел, - Валерий Александрович Гаврилин. Поражает его глубокое сочувствие, сострадание к выдуманным им персонажам. При этом музыкальные композиции иногда так ироничны, полны такого тонкого юмора. Очень жалею, что смогла с ним познакомиться так поздно. Это случилось на его юбилейном концерте в Капелле 18 мая 1998 года. Этот концерт оказался для него последним.

Я давно хотела, чтобы папино произведение «Петрушина Гора» было положено на музыку. И давно хотела встретиться с Гаврилиным по этому поводу, ибо лучшего композитора для этой задачи не знала. Он очень приветливо выслушал меня, просил передать всё своей жене Наталье Евгеньевне, которая очень внимательно отнеслась к моему предложению. У нас потом состоялся один телефонный разговор с Гаврилиным. Он сказал, что жалеет, что папина рукопись не попала к нему в более молодые годы, он обязательно взялся бы написать что-нибудь на тему «Петрушиной Горы», но сейчас очень загружен начатыми вещами, которые торопится закончить... Вскоре его не стало. Я заболела. Когда приходила Наталия Евгеньевна, чтобы лично вернуть папину рукопись, я даже не смогла её принять по-человечески... Больно!

 

 

* * *

Грузенберг - это имя запомнилось в связи с Путятиными. Кажется, он был доктором, потом бывал и в нашей семье [3].

Дедушка и бабушка последние годы жили в большом сером доме в стиле «модерн» на углу Греческого проспекта и Бассейной улицы. Вход в их парадную был через двор, выходящий на Греческий, почти напротив 9-й Рождественской улицы. В том же доме, в мансарде, одно время была мастерская друга отца, художника И.Я. Билибина.

Смутно помню городскую квартиру Путятиных, кабинет Павла Арсеньевича. Смотрела там разные книжки. Нашла книжку нецензурных сочинений А.С. Пушкина и почему-то принесла её домой. Потом у нас её быстро украли. Что-то в нашу библиотеку перешло от Путятиных - старые издания А.С. Пушкина, Шекспира, некоторые другие книги.

Князь Путятин скончался зимой 1918-1919 годов в больнице Святой Евгении, что располагалась рядом с его последней квартире в начале Лиговского проспекта против Мальцевского рынка. Где он был похоронен мне неизвестно. Сложное было время. <…>

 

* * *

Об одном старинном портрете в резной овальной раме, сохранившемся у меня, в нашей семье упоминалось следующее. Папа говорил, что это портрет бабушки, через которую мы близкая родня композитору Модесту Петровичу Мусоргскому. На небольшом портрете в тёмных тонах запечатлена дама средних лет в чепце. Сам портрет не овальный, а прямоугольный, поэтому рама закрывает ту часть портрета, где изящно выписаны кружева. На обороте - мастерский карандашный набросок мужской головы в профиль.

В 1980-е годы этим портретом и нами, как роднёй М.П. Мусоргского по линии Голенищевых-Кутузовых, Чириковых и Шаховских, очень заинтересовались его биографы. Образцовы [4] подарили свою книжку «М.П. Мусоргский на Псковщине». Из Великих Лук приезжал Николай Степанович Новиков и беседовал с нами. Ему много помогла материалами Таня, организовала его встречу со Светиком. Эту встречу он потом описал в своей книге «У истоков великой музыки», которую просил передать Святославу Николаевичу, но Таня не смогла этого сделать [5].

Николай Степанович предположил, что на портрете изображена мать композитора Юлия Ивановна Мусоргская, в девичестве Чирикова. Её сестра была замужем за одним из Голенищевых-Кутузовых из рода бабы Дуни.

 

* * *

Мой путь был выбран уже с начала 1920-х годов и даже раньше. И тут всё определило духовное знание и устремление отца. С малых лет запомнились его рисунки «Петрушиной Горы» и рассказы к ним. Поэму «Петрушина Гора» отец создавал среди одухотворённой красоты северной природы, в условиях серого и тёмного Петрограда, в кругу своих друзей, в атмосфере нашей семьи и семьи Рерихов:

 


«Когда мой дух усталый стонет
небом мрачным Петрограда,
Когда в туманах зимних тонет
Моя любовь, моя отрада,
Когда один в толпе враждебной
Брожу я с раннего утра,
Надеждой озарит целебной
Меня Петрушина Гора».


«Что в том, что денег нет в кармане,
Что в том, что в сапоге дыра? –
Лишь виден был бы, хоть в тумане,
Твой Свет, Петрушина Гора!»


«У одного она пониже,
А у другого высока.
Иному путь лежит к ней ближе,
А для иного далека.
Но знайте же - никто поныне
Её вершин не достигал.
Кто ж мнит, что он уж на вершине,
Тот не на ту гору попал
[7]

 

От отца и моё поклонение и любовь ко Христу. Наша семья постоянно посещала церковь. Я любовалась отцом в храме: он, как рыцарь, становился на одно колено и склонял голову. Позже когда подросла, отец говорил: «Я не хотел лишать тебя этой прекрасной сказки», имея в виду то, что в нашей Церкви за ритуалами порой теряется сокровенное духовное содержание.

«Пассивная» служба и «активная» служба - вот что понять надо. В наше время нужна «активная» служба во всех действиях, самых разных. Кому что назначено и дано - этим служить. Знание Прошлого и применение его в Настоящем поможет и зафиксируется в Будущем.

Молюсь, лишь бы наша Православная Церковь вновь не соединилась с государством, ибо «кесарю кесарево, а Богу Богово».

И ещё для Церкви важно понять Матерь Божью как Матерь Мира, понять и проверить - ещё и ещё. И тогда Истина освободится от личных качеств каждого человека. Как прекрасен Образ Матери Мира!

 

* * *

У нас с давних времён хранятся два витража, выполненные до революции в мастерской Школы Общества поощрения художеств под руководством Ольги Никандровны Каратыгиной. Сюжет первого из них, очевидно, взят из Средневековой Европы, но остаётся для меня до сих пор неясным. Отец о нём ничего не говорил. А вот второй витраж был более популярен. Тот, кто знает облик Н.К. Рериха, может найти его на витраже, купающимся в Реке Жизни. Слева от него купается мой отец, С.С. Митусов. Рядом с Николаем Константиновичем на берегу - его голубая одежда, что соответствует последующим путешествиям Индию и Тибет. У отца на берегу красная одежда, что соответствует Советской России, где он прожил всю оставшуюся жизнь. Вот такой витраж-предсказание.

 

* * *

С композитором Игорем Стравинским Николай Константинович познакомился у отца, который к тому моменту знал Стравинского уже не первый год, можно сказать, с юности. Любил его очень. Да и Николай Константинович его любил. Когда Стравинский заболел тифом после премьеры «Весны священной» летом 1913 года, Рерих настолько волновался о его здоровье, что вскрыл, не дожидаясь, когда придёт папа, письмо жены Стравинского Екатерины Гавриловны к нему с вестями о состоянии здоровья Игоря Фёдоровича. Но дожидаться и не нужно было - ведь они были так близки. Мы и Рерихи были как одна семья. На вскрытом письме Николай Константинович написал карандашом записку: «Дорогой Стёпа, открыл письмо, чтобы узнать последние новости о бедном Игоре. Ему нужно очень поправиться. Сегодня переезжаем в Павловск, приезжайте туда. В.И.[8] шлёт поцелуй. Привет мой Вашим и Мире и С.Л. [9] Ваш Н. Р.» [10].

О том, с какой готовностью папа помогал Стравинскому, «открыл» Виктор Павлович Варунц, познакомивший и меня с доселе неизвестными письмами отца Стравинскому[11]. Вот только одно из писем периода его работы над либретто оперы «Соловей»: «Дорогой Игорь, во-первых, твои опасения огорчить меня лишены всяких оснований, так как всё, что я пишу теперь, я пишу во славу твоего таланта; меня тут нет, а вопрос об авторском самолюбии отсутствует совершенно. Поверь, я счастлив, что могу хоть единый кирпич принести для возводимого тобою здания, и если этот кирпич и не годится, я с двойной радостью побегу искать другой.

А во-вторых, слушай:

 

Фонариков сюда, живей, живей!
Вот праздник и сегодня будет, чудо!
Кто видел Соловья?..» [12].

 

* * *

Бескорыстие - вот основное качество отца. Отсюда и постоянное неполучение материального вознаграждения: титулов, денег, признания, авторства. Всегда в тени.

Деятельность его была направлена на то, чтобы дарить свои знания. Когда его «дары» не понимались или не принимались, он страдал. (Плохие ученики, люди, стоящие по своей «учёности» высоко, но не понимающие, что могут взять у отца и присоединить к своим знаниям). А всё остальное было внешнее – «Стёпа - ратник ополчения» [13] или «не вестник, а буревестник».

С ним было очень легко жить. Даже в пору тяжкого материального бедствия он шутил, пел и не давал нам, детям, понять, что трудно живётся.

 

* * *

Однажды отец случайно одну даму неловко задел в трамвае, получилось, вроде как даже ударил. Последовало справедливое возмущение, но отец деликатно извинился, сказав при этом: «Это не я Вас ударил, это жизнь Вас ударила».

Вспоминаются и другие разные курьёзы нашего дома и шутки отца, которые скрашивали нашу жизнь. Конечно, ему весело жилось в такой женской компании (кроме него, в доме было сначала семь, потом пять женщин).

Вот у папы собрались друзья. Все ждут выхода дочек - Златы, Зюмы, Тани. Вдруг внимание гостей привлекает нечто посреди комнаты на полу. Тётя Аня всплескивает руками и почему-то охает: «Это Зюма!» Оказывается, папа где-то достал муляж «каки» и так пошутил. Были у него и другие забавные муляжи и целые устройства.

Одно приспособление позволяло ему двигать тарелки и чашки на столе. Под плотной скатертью он размещал систему трубочек, которые все соединялись у его места. Он держал под столом что-то вроде помпы, куда набирался воздух. При нажатии в заданном направлении у конкретного гостя происходили внезапные подскоки, толчки посуды. Это весьма забавляло нас. Особенно реакция на это «чудо» какого-нибудь нового «пришельца». Были у папы и муляжи тараканов, время от времени Укрепляемые им на видном месте на стене. И опять тётя Аня  охала: «Ой, подождите, не бойтесь, я его сейчас сниму». Умел папа делать и фокусы. Например, он пускал тарелки ловким верчением так, что они возвращались. Мама только причитала при этом: «Ой, Стёпочка, Стёпочка!».

Уже в 1930-е годы к нам приходил несколько раз поэт Даниил Хармс с женой и тоже показывал фокусы (например, с ножами). Некоторым из них я от него научилась, но теперь уже всё забыла. С папой Хармса познакомил композитор Тимофеев [14].

 

* * *

Однажды, ещё в начале 1920-х годов, а может быть, и раньше, у нас в доме состоялась выставка «Золотая бочка». В ней принимали участие все мы и близкие семье взрослые - дядя Боба (Борис Николаевич Рыжов, кузен папы и Елены Ивановны) и А.В. Щекатихина-Потоцкая. Организовал выставку, конечно же, папа. Он же составил и рукописный каталог, на первой странице которого Таня изобразила бочку. Ничего другого в ту пору она рисовать не умела и рисовала одни бочки. Был устроен аукцион выставленных работ. Мы отнеслись к нему очень серьёзно - ещё бы, ведь взрослые покупали наши картинки!

Примерно в то же время папа устроил у нас шуточный ансамбль, играющий на расчёсках, и в этом ансамбле участвовал знаменитый впоследствии актёр Черкасов [15].

Ещё папе и дяде Бобе очень нравилась пьеса Герхарта Гауптмана «Потонувший колокол», и они поставили её с нами дома. Сохранилась тетрадка, куда Злата выписала отдельные сцены. Она исполняла роль Раутенделейн. Надо мной многие смеялись, когда я лежала на полу в роли Генриха, с завитыми локонами, в бархатном костюме, и говорила: «Сказка, поцелуй меня!» Таня исполняла роль Витиха. Кик (Всеволод Римский -Корсаков, сын папиных друзей Андрея Николаевича Римского-Корсакова и Юлии Лазаревны Вейсберг) был в роли Лешего. Мы учили текст, который помню до сих пор. Были у нас и другие постановки, в которых участвовали дети Римских-Корсаковых. Уже у Римских-Корсаковых я участвовала в постановке оперы Юлии Лазаревны «Гуси-лебеди» по мотивам народных сказок, которой она сама и руководила. Меня поставили солисткой. И мне очень нравились слова Машеньки:

 

Гуси-лебеди летят,
Ищут маленьких ребят...

 

Репетиции проходили в доме Римских-Корсаковых.
В то время и ещё долго потом я совершенно не понимала, когда за мной «ухаживали» мальчики, любовные записки тут же рвала, для меня ребята были друзья и только. А ведь некоторые от этого даже «страдали» (например, Андрей Римский-Корсаков, сын папиного друга Владимира Николаевича Римского-Коосакова и Ольги Артемьевны Гиляновой). Но я влюблялась лишь в литературных героев, фантазировала о неведомом и мечтала о «сказочных принцах». Одним таким «принцем» оказался артист ТЮЗа, папин ученик Кисец [16], посылавший мне в роли Принца воздушные поцелуи со сцены...

Ещё у нас была забава - рассказывать во время игры в мячик разные истории. Ходишь с мячиком, бьёшь его об пол, о стену и говоришь. У нас это называлось «поболтать с мячиком». Одну из героинь моих историй называли «мисс Рис». Некоторые наши со Златой рассказы и сказки были записаны, и родители их сохранили.

Сейчас очень неинтересные, даже глупые сказки для детей издают, транслируют, читают. Нет, чтобы попробовать сочинить что-то вроде этого: «Жили-были дед да баба. У них была дочка Лада. Она была ладна и умна. Она любила мироздание и выполнить Божие задание хотела...»

Другая игра в детстве: задавались рифмы или просто так; каждый писал четверостишия и бросал в рериховскую вазу, каменную, зелёную, а потом кто-нибудь из присутствующих определял лучшее, вытягивая листочки. Вот одно из папиных премированных четверостиший:

 

В рояле лопнула струна!
И болью в сердце звук отдался.
Ах, лучше б было если б я
С тобою вовсе не встречался!


Ещё одно его двустишие того времени:
Скачет птичка весело по тропинке бедствий,
Не предвидя от того никаких последствий!

 

* * *

Многим моим воспоминаниям я ищу подтверждения. И они приходят даже до сих пор. Так, я сомневалась, что отец был у Анатолия Васильевича Луначарского по поручению Николая Константиновича и Елены Ивановны. Мне казалось, что попасть к наркому просвещения в 1920-х годах было делом нелёгким. А отец был у него до и после свидания с Рерихами в Москве в 1926 году. Он отнёс на какой-то срок Луначарскому книги «Листы Сада Мории» (1 и 2 части), «Письма Махатмы» и другие, названия которых не помню. Разговор был по поводу возможности популяризации и издания этих книг у нас в Союзе. По возвращении этих книг отцу Анатолий Васильевич сказал, что всё, что он прочёл, очень нужно людям, очень глубоко и значительно, но что не наступило ещё время издавать их, что лет через 10-15 это время наступит.

В 1976 году моя сестра выписала из книги В.В. Ястребцева о Н.А. Римском-Корсакове все места, где упоминается отец. Из этих выписок стало ясно, что отец встречался с братом Анатолия Васильевича в доме Римских-Корсаковых ещё в конце XIX века. Следовательно, и попасть к нему домой он мог как свой человек.

Вскоре после революции благодаря Максиму Горькому и Луначарскому отец получил работу в Министерстве просвещения и долго выступал с концертами классической музыки под лозунгом «Музыку в массы!». Время было тяжёлое - холодное, голодное. А папа напевал песенку:
Благодарен в эту зиму
Я лишь Горькому Максиму!

Однажды отец был на диспуте Луначарского с отцом Введенским, из «новых» иерархов, появившихся при Советской власти. От этого диспута у отца осталось впечатление, что Анатолий Васильевич более верующий человек, чем отец Введенский [17].

Ещё один знакомый священник отца - Лозинский. Он принял сан вскоре после революции, но был совершенно другого направления [18] .

Примечания к этой странице:
1. Автографы большинства приводимых в тексте писем С.С. Митусова хранятся в Музее-институте семьи Рерихов в Санкт-Петербурге, фонд Мемориального собрания С.С. Митусова (далее - МСССМ). Если автограф хранится в другом месте, это оговаривается.
2. К счастью, не все снимки утрачены. См. в разделе настоящего издания, посвящённом иллюстрациям.
3. Имеется в виду Семён Осипович Грузенберг, в то время - преподаватель «новой философии» в Психоневрологическом институте.
4. Имеются в виду Инна Михайловна и Наталья Юрьевна Образцовы. В МСССМ имеется экземпляр книги «М.П. Мусоргский на Псковщине» (Л.: Лениздат, 1985) с авторской дарственной надписью.
5. Имеется в виду книга «У истоков великой музыки. Поиски и находки на родине М.П. Мусоргского» (Л.: Лениздат, 1989). В МСССМ сохранились экземпляры этой книги с дарственными надписями. Один экземпляр предназначался для передачи С.Н. Рериху. Авторская надпись на титульном листе: «Дорогому Святославу Николаевичу Рериху, Художнику Мира и Гражданину из рода Мусоргских и других славных россиян, с поклоном. Николай Новиков. 26 октября 1989 года». На книге Н.С. Новикова «Звук родной струны» (М.: Советская Россия, 1989) тоже есть надпись: «Дорогим родственницам Мусоргского Людмиле Степановне и Татьяне Степановне Митусовым с благодарностью за помощь в работе над книгой. Николай Новиков. Великие Луки».
6. Имеется в виду Леонид Георгиевич Беллярминов, доктор медицины. С 1893 г. профессор Военно-медицинской академии по кафедре офтальмологии. Самый известный его пациент - император Николай II.
7. Не датировано. Рукопись «Петрушиной Горы» относится к периоду 1916-1918 гг. Автограф хранится в МСССМ. Полный текст см. в «Избранных сочинениях и письмах С.С. Митусова», которые в настоящее время готовятся к изданию в виде отдельного выпуска «Петербургского Рериховского сборника».
8. Имеется в виду художник Виктор Иванович Зарубин, секретарь Императорского Общества поощрения художеств с 1906 г.
9. Имеются в виду Марианна Павловна и Сергей Леонидович Марковы, родственники С.С. Митусова и Е.И. Рерих по линии княгини Е.В. Путятиной.
10. ОР РНБ, ф. 746, № 104, л. 2 об. Не датировано, примерно середина июня 1913 г. Автограф в письмах И.Ф. и Е.Г. Стравинских С.С. Митусову, поступивших в ОР РНБ от Т.С. Митусовой в начале 1980-х гг. (см. его воспроизведение в разделе иллюстраций).
11. В МСССМ хранятся три тома «Переписки И.Ф. Стравинского с русскими корреспондентами» (М.: Композитор, 1998-2003), подготовленные В.П. Варунцем. Последний том поступил из издательства уже после скоропостижной смерти Виктора Павловича в сентябре 2003 г. На первых двуx он оставил следующие дарственные надписи: «Людмиле Степановне, Владимиру Леонидовичу - дорогим моим соавторам, - от любящего их В. Варунца. 10.6.98» и «Людмиле Степановне, Володе - моим дорогим друзьям. В. Варунц. 12.9.2000».
12. Автограф в архиве И.Ф. Стравинского в Базеле, фонд Пауля Захера. Копии писем С.С. Митусова И.Ф. Стравинскому и С.П. Дягилеву из этого фонда были переданы В.П. Варунцем Л.С. Митусовой при личной встрече в 1993г.
13. Строка из стихотворения И.Я. Билибина, посвящённого С.С. Митусову.
14. Николай Андреевич Тимофеев, композитор, теоретик музыки, ученик Степана Степановича и друг его дочерей.
15. Имеется в виду Николай Константинович Черкасов.
16. Имеется в виду актёр и режиссёр Михаил Соломонович Кисец.
17. Диспут А.В. Луначарского с «обновленческим» митрополитом Александром (А.И. Введенским) на тему «Есть ли Бог или нет?» состоялся 21 сентября 1925 г. в зале Первой государственной типографии на Петроградской стороне (ныне Печатный Двор). Как вспоминал современник этого события академик Д.С. Лихачёв, «толпа верующих после диспута хотела побить именно митрополита, и отец по просьбе начальства спасал его через нашу квартиру, выведя его на другую улицу через наш чёрный ход». См.: Луначарский А.В. Диспут с митрополитом А. Введенским // Христианство или коммунизм. Л„ 1926. С. 45-75; Лихачёв Д.С. Избранные работы: В 3-х т. Т. I: О себе. Развитие русской литературы; Поэтика древнерусской литературы. Монографии. Л., 1987. С. 3-23.
18. Имеется в виду протоиерей Владимир Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский. В 1920 г. принял сан священника. В 1921-1924 гг. являлся настоятелем домовой Университетской церкви, освящённой в честь Всех Святых в земле Российской просиявших. Неоднократно подвергался гонениям со стороны Советских властей. 26 декабря 1937 г. расстрелян в Великом Новгороде в застенках НКВД. Канонизирован как священномученик.

23.05.2010 12:19АВТОР: Л.С. Митусова | ПРОСМОТРОВ: 5003




КОММЕНТАРИИ (1)
  • Александр26-03-2024 06:58:01

    Большое спасибо!
    Начал с 4- й части. Там и о первых директорах Музея Рериха в Изваре. О Володе Резнике, Володе Росове. Перед ними был Саша Чистопашин, но о нем не сказано, хотя Росов подтверждает этот факт.
    Это не в обиду Вам, просто Чистопашин мой хороший знакомый и земляк, помог в 1986 году сориентироваться.
    К сожалению, Ольга Николаевна Черкасова не нашла следов присутствия Чистопашина в Изваре.
    Видимо, он там был до 1984 года- года официального открытия Музея в статусе общесоюзного.
    Саша встречал там и Васильчика, выпрашивавшего картины Рериха...
    Если есть что сообщить по данному вопросу- буду признателен.
    С уважением, Александр Сиротин

    26 марта

ВНИМАНИЕ:

В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:

1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".

2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.

3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".

4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.

5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".



Оставить комментарий

<< Вернуться к «Людмила Степановна Митусова »