Листы старого дневника. Том VI. Главы I,II. Генри С. Олькотт
.jpg)
ГЛАВА I
ИНСПЕКТОРСКАЯ ПРОВЕРКА ШКОЛ НА ЦЕЙЛОНЕ
(1896)
Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и грандиозная раджпутская свадьба в Варале не стала исключением из этого правила. Девятнадцатого апреля принц Лилуба, наследник Морви, уехал, а подарки и приданое невесты были выставлены на всеобщее обозрение в большом временном здании. Одни только подарки стоили тридцать тысяч рупий и представляли собой великолепное зрелище, как можно догадаться из моего рассказа, приведённого в предыдущей главе. Гости и примкнувшие к ним любители развлечений разъехались, и мы с Харисинджи остались одни. У него была довольно богатая библиотека, и я, воспользовавшись случаем, среди прочего прочитал книгу Макса Нордау «Вырождение», и, как мне показалось, её автор пришёл к глубокому убеждению, что только он – единственный человек в мире, который не может быть отнесён к категории дегенератов. Тем не менее, в этой книге много мудрых выводов из наблюдаемых фактов, и её следует прочитать всем, кто имеет дело с людьми истерического темперамента, вместе с книгами великих гипнотизёров Сальпетриера и Нанси. Двадцать четвёртого апреля я выехал из Варала и через Сихор направился в Сурат. Можно представить, в каких дискомфортных условиях проходила эта поездка, если я скажу, что в то время столбик термометра стоял на отметке 108-110 градусов (по Фаренгейту) в тени (42,2-43,3 градусов Цельсия – прим. переводчика). От тепловых лучей, исходящих от крыши вагона, голова раскалялась как угли в печке.
Примерно после полуночи я добрался до Сурата, родины всеми любимого и уважаемого нашего коллеги, доктора Эдала Бехрама, и нашего другого благородного соратника, мистера Наротамрама Уттамрама Триведи. Доктор отвёз меня в свой или, точнее, мой дом (так как он хотел, чтобы я называл его своим), и там в обществе его самого, его любезной жены и милых детей я очень хорошо провёл время. Следующий день выдался по-прежнему очень знойным, но я всё же провёл много встреч, а вечером выступил на собрании нашего небольшого местного Филиала, президентом которого был мистер Наротамрам. Следующий день был также посвящен приёму посетителей и большой работе с бумагами. Тем же вечером собралась огромная аудитория, чтобы послушать мою лекцию на тему образования для мальчиков. Однако на ней, в основном, присутствовали взрослые, потому что, как ни странно, миссионеры, пользуясь своим довольно сильным влиянием, смогли запретить мальчикам из своих школ приходить на мою лекцию! Таким образом, в подобных обстоятельствах открытие общества для мальчиков было невозможным. На следующий день, в понедельник, я посетил школу для девочек, основанную нашим Филиалом, и встретил в ней немало мальчиков из школы для мальчиков, которую также открыли преданные члены нашего Общества. Вечером я выступил с лекцией на тему «Место Индии среди народов» и около полуночи выехал в Бомбей.
Я приехал в него утром, после чего встретился с посетителями и провёл совещание с членами нашего Общества и друзьями-парсами, купил билет на пароход до Коломбо и в 6 часов вечера выступил в театре «Новелти» перед по отказа заполненной аудиторией с лекцией о воспитании мальчиков. Как уже отмечалось выше, эта тема была основной в моих разговорах на публике на протяжении всей этой короткой поездки. Здесь меня посетил деван Бахадур Манибхай Джасбхай, который затем председательствовал на моей лекции. Прежде он был деваном Бароды, а в дни нашего с Е. П. Б. первого знакомства с ним в ранние времена Теософского Общества – деваном Кача. Двадцать девятого апреля я разобрался с отложенной в долгий ящик корреспонденцией и присутствовал на прощальном приёме, устроенном в мою честь в помещении нашего Филиала.
На вышеупомянутом совещании с лидерами общины парсов мы пришли к соглашению, что, поскольку я еду в Европу по делам Общества, то от их имени я также обращусь к некоторым известным учёным и археологам и узнаю их мнение о том, как наилучшим образом поспособствовать проведению исследований зороастризма. На этой встрече я получил рекомендательные письма от мистера К. Р. Камы и доктора Дживанджи Дж. Моди. В них последний джентльмен представлял меня знаменитому М. Менару из «Института», доктору Миллсу, моему соотечественнику и известному зендисту, а также величайшему из ныне живущих археологов, профессору Флиндерсу Петри. В своём письме профессору Флиндерсу Петри доктор Дживанджи говорит, что он будет рад, если тот обменяется со мной мнениями по этому вопросу и выдвинет какие-либо конкретные практические предложения. Излишне говорить, что фактически это явилось приятным предвосхищением вступления в личные отношения с вышеупомянутым эрудированным и уважаемым археологом.
На следующее утро в нашем доме состоялась прощальная встреча, и около полудня в доках «Виктория» я взошёл на борт парохода «Розетта». Остаток этого дня и два последующих мы провели в море, после чего на третий день в 14.30 причалили в Коломбо. Конечно же, меня там встретили, а затем отвели в дом отца Дхармапалы, прекрасного человека, нашего высоко ценимого друга и одного из самых искренних буддистов, которых я знаю. У него прекрасный особняк и много земель в Колупитии, а его сын по своему собственному желанию стал «Анагарика», Бездомным1.
Так история нашего движения переносит нас из одной страны в другую, и сотканная Ариадной нить памяти ведёт меня через лабиринт моей прошлой насыщенной событиями административной работы. На следующее утро после приезда первым делом я нанёс традиционный визит вежливости моему другу и первосвященнику Сумангале, которого я застал ведущим приём в своём колледже и окружённым, как обычно, роем священников-учеников, выглядывающих из всех дверей и окон в попытке поймать обрывки разговора между их учителем и его посетителями. Часто случалось так, что когда мне нужно было обсудить с Сумангалой какие-то рабочие вопросы конфиденциального характера (через переводчика, поскольку он не владеет английским языком и знает лишь несколько французских слов), я просил его распускать толпу подслушивающих. На Востоке принято, чтобы младшие вставали в присутствии старших и только с их разрешения садились, в том числе на пол, но Сумангала неизменно заставлял ставить для меня стул, часто более низкий, чем обычно, потому что он очень хорошо знал, что наши «западные» коленные суставы не настолько подвижны, как «восточные», и мы не можем скрещивать свои ноги, складывая их наподобие перочинного ножа. Когда я возвращаюсь на Цейлон, он просит рассказать ему о моих путешествиях и радуется особенно сильно, когда я говорю, что где-то меня просили выступить с лекцией о буддизме. Сумангала хороший и очень образованный человек, но в то же время он настолько восприимчив к критике со стороны своего окружения, что я никогда не уверен, что он временно не поддался каким-то возникшим в его уме сомнениям относительно моей приверженности буддизму; однако эти сомнения никогда не бывают очень серьёзными, и я всегда могу развеять их, попросив его сравнить нынешнее состояние сингальского буддизма с тем, каким оно было в 1880 году, когда мы впервые с ним встретились. Из колледжа я отправился в так называемый Форт, деловой квартал, где находятся банки и иностранные торговые дома, скучившиеся вокруг входа в гавань рядом со старым голландским фортом, построенным ещё в те времена, когда на острове хозяйничали голландцы. Оттуда я направился в наш Колледж Ананды, ныне процветающее и очень успешное учебное заведение, которое было основано мистером Ледбитером в 1885 году как английская средняя школа, когда он работал со мной на Цейлоне. Я также посетил школу для девочек «Сангхамитта» и закончил день ужином у миссис Хиггинс, с которой в то время вместе работала уже пожилая миссис Пикетт из Австралии.
Ранним утром следующего дня я отправился в Берувелу и, таким образом, начал намеченную мной поездку. Там я проинспектировал нашу школу для мальчиков, в которой тогда насчитывалось шестьдесят учеников, а из неё дневным поездом выехал в Амбалангоду. На вокзале этого города меня встретила многолюдная толпа, после чего сто пятьдесят мальчиков-буддистов сопроводили меня в составе процессии к большому зданию школы, построенной для нас щедрыми друзьями-буддистами. Зал был битком набит людьми, но, невзирая на такую некомфортную обстановку, я раздал призы и выступил с речью о состоянии образования на Цейлоне. За моими словами последовали выступления троих джентльменов, и после окончания мероприятия меня отвезли в дышащую свежестью прохладную гостиницу на берегу моря, где я хорошо поел и поспал, восстановив свои силы. Бунгало для путешественников на берегах Цейлона – самые комфортабельные из когда-либо виденных мною в тропиках: в них большие комнаты, высокие потолки, вымощенные крупной плиткой полы, а через венецианские решётки по краям широких веранд легко проникает морской бриз. Я прекрасно помню, как мы с Е. П. Б., словно зачарованные, в первый раз ночевали в одном из таких бунгало. Мы были бы рады провести в нём и весь жаркий сезон, потому что за домом находились песчаный пляж и закрытые бассейны, отгороженные от океана скалами с очень чистой и прозрачной водой, словно зовущей войти в неё и скинуть с себя всю тяжесть тропической жары. В то время, о котором я пишу, у нас было четыре школы в Амбалангоде, две для мальчиков и две для девочек, вмещавших в общей сложности 860 детей, и они пользовались большим доверием у местных пропагандистов буддийского образования. Они избежали провала, постигшего ту первую знаменитую школу, которая была открыта в Галле на пике первой волны энтузиазма, вызванного нашим приездом. Тогда в неё было принято более пятисот учеников, но ещё до конца года её дела почти сошли на нет, потому что богатые и хитрые миссионеры неожиданно отменили плату за обучение и заманили буддийских детей в ловушку возможностью бесплатного образования. Однако жители Амбалангоды были настроены серьёзно, поскольку шестнадцать лет, прошедших после случившегося в Галле, научили их тому, что поддержка развития образования требует самопожертвования и мужественной непоколебимости. В тот же день после полудня я выехал поездом в Галле. Там меня отвезли в наш колледж «Махинда», ещё одну нашу большую буддийскую школу, в которой мальчики приветствовали меня аплодисментами и фейерверками. Поэтому прежде чем я смог отправиться спать, мне пришлось обратиться к ним с приветственной речью.
На следующее утро (7-го мая) я съездил осмотреть наши школы в пригородах Галле – Северном и Южном Дангедере, а также в Мирипенне и Хабарадуве. Я остался очень доволен увиденным, поскольку эти школы размещались в добротных зданиях, и повсюду проглядывались признаки хорошего администрирования. Вернувшись в город, в 17.00 я выступил с лекцией в колледже перед широкой публикой и начал сбор пожертвований на фонд колледжа, тут же собрав для этой цели более двух тысяч рупий. На следующий день утренним поездом я выехал в Ахангаму, чтобы осмотреть две школы, в которых обучалось 259 и 221 учеников соответственно. В них также было всё отлично. Первый камень в основании последней из этих школ я заложил ещё в 1888 году, то есть восемь лет назад. После обеда я сел на поезд и к 6 часам вечера вернулся в гостеприимный дом мистера Дона Каролиса.
Следующим пунктом моей поездки был Канди, старинная горная столица местных правителей и одно из самых красивых мест на Востоке. Я добрался до этого города после четырёх часов езды по железной дороге. Меня разместили в здании нашего местного колледжа, где в 14.30 я провёл встречу с публикой и собрал пожертвования для колледжа на сумму в 530 рупий. На следующий день я приехал в Катагастоту, где проходила грандиозная процессия, в которой принимали участие три огромных слона, причём один из них прибыл из Далада Малигавы, или храма Зуба Будды. Здесь в просторном здании школы, построенном мистером Ранараджей, я выступил с лекцией перед огромной аудиторией и собрал несколько сотен рупий для Фонда Образования. В тот же день я отправился в Матале, где меня встретил и взял под свою опеку адигар мистер У. Дулеве, пожилой и умудрённый опытом дворянин, бывший связующим звеном между временами царей Канди и британского владычества. Я увидел, что дела у школы для мальчиков идут очень хорошо, и на собрании, к которому я обратился с речью, был начат сбор пожертвований на будущую школу для девочек, проходивший в атмосфере приподнятого настроения и общественного интереса.
На следующее утро пришла очередь Раттоты, где находилась наша женская школа. Её главным защитником и покровителем был доктор Гунесекара. Мы отправились в неё вместе с адигаром Дулеве, взяв с собой мистера Д. Дж. Джаятиллеке в качестве переводчика. Ко мне в гостиницу привели маленького сингальского вундеркинда, который прочитал на сингальском языке лекцию о знаменитом стихотворении «Сабба Папасса акаранам»2 и о многом другом.
В тот день повеяло духом Европы, когда в нашу гостиницу приехал немецкий доктор со своей женой, и мы провели очень приятный вечер за разговорами. Оказалась, что эта леди была подругой моего дорогого и многоуважаемого друга барона Оскара фон Гофмана из Лейпцига. Следующим утром мой путь лежал в Ваттегаму, где я собирался осмотреть наши школы для мальчиков и девочек. Оттуда я добрался до Пануэлы, проехав на повозке по хорошей дороге семь миль и совершив замечательное горное путешествие. В этой маленькой уединенной деревушке учительница нашей процветающей школы для девочек особенно отличилась, получив от государственного инспектора школ на последнем экзамене сертификат о 100-процентной успеваемости; все девочки в школе были признаны знавшими каждый предмет в совершенстве. Такой же результат в этом году был получен и миссис Кортрайт в одной из возглавляемых ею прекрасных школ Панчама, расположенной в деревне Урур, где обучается 116 учеников, причём этот результат на 14 процентов лучше, чем в среднем по всему Мадрасскому округу. Я думаю, что это единственный случай, когда каждый пришедший на экзамен ребёнок сдал его на «отлично». В среднем по её четырём школам такую же оценку получило 95 процентов детей. Это демонстрирует, как хорошо можно обучать восточных детей, находящихся в непростых социальных условиях. Из Ваттегамы я вернулся в Канди, чтобы переночевать.
Конечно, читатель прекрасно понимает, что просветительская работа на Цейлоне, о которой я пишу, собственно говоря, не является полем деятельности Теософского Общества как такового, а всего лишь представляет собой начинание цейлонских Филиалов, состоящих из буддистов, развернувших просветительскую кампанию, которую я предложил им в 1880 году, когда мы с Е. П. Б. и комитетом Бомбейского Теософского Общества впервые приехали на Цейлон. Тем не менее, эта увенчавшаяся успехом работа, начатая нашими коллегами-буддистами, является одним из самых важных следствий нашей деятельности и, как часто говорилось, её следует объединять вместе с активным движением за национализацию индийского образования, возглавляемым миссис Безант, кульминацией которого стало основание Центрального Индуистского Колледжа. Разумеется, эти мемуары являются лишь моими личными воспоминаниями о различных фазах моей работы в официальной должности, через которые я прошёл, поэтому они содержат столько же подробностей моей автобиографии, сколько и исторических сведений. Было время, когда всё наше движение держалось на энтузиазме двух Основателей, но теперь оно распространилось так широко, что ни я, ни кто-либо из самых усердных тружеников не могут надеяться сделать большее, чем документировать то, свидетелями чего они становятся. А теперь с этими сделанными в скобках замечаниями позвольте мне перейти к моему следующему пункту инспекторской поездки по школам Цейлона.
На следующее утро я выехал поездом в Гомполу и увидел там излишне большое здание школы, которое было построено ныне покойным Мухандирамом за несколько тысяч рупий. Это был тот самый кипящий энтузиазмом джентльмен, который в 1880 году, когда мы с Е. П. Б. ехали в Гомполу, распряг лошадей из нашего экипажа, взял поводья и помог дотащить нас в экипаже от вокзала до своего дома. В этом школьном здании состоялась большая и интересная встреча, а заключительные слова моего выступления были встречены волной энтузиазма. Во второй половине дня я отправился в Навалапитию, известную деревню близ Канди, центр богатых плантаций. Здание нашей школы было расположено на холме в прекрасном месте. Её строительство началось за четыре месяца до моего приезда при таком огромном содействии местного населения, что христианская школа почти полностью лишилась учеников. В четверг 14-го (мая) я сел на поезд до Хаттона, горного городка, железнодорожной станции Пика Адама. Здесь повсюду нас окружали величественные холмы, и со всех сторон открывались прекрасные пейзажи. Наша местная школа, рассчитанная на шестьдесят учеников, была основана К. Ф. Пауэллом (мир его праху), который за время своей работы в нашей Штаб-квартире произвёл очень глубокое впечатление и на сингальцев, и на индусов Южной Индии. Местный оргкомитет с гордостью сообщил мне, что теперь в христианской школе не осталось ни одного мальчика-буддиста. Основатели и попечители этой буддийской школы были выходцами из низких слоёв населения, и я рад сообщить, что на том этапе движения за буддийское образование на Цейлоне вся работа в округе Канди была почти полностью проделана людьми этого же класса. Дело в том, что при кандийских царях господство феодальной системы было столь сильным, что вся нация, по сути, разделилась на два класса – дворян и рабов; образование вовсе не было всеобщим, даже среди дворян; монастыри обеспечивались силами царской власти, и им гарантировалась достаточная поддержка в виде доходов от земель, предоставленных им этой властью, бхиккху были ленивы, а религиозный дух почти полностью покинул «Горное Царство».
В то же время, в среде высшего сословия процветала непомерная гордыня, и я часто поражался пренебрежению, с которым его представители общались с обычно безупречными купцами и прочими людьми, приехавшими из долин, чтобы вести дела в этой части острова. В конце концов, дошло до того, что я не стал ожидать никакой помощи от кандийских вождей и всегда чувствовал себя неловко, принимая их или посещая их вместе с людьми из Коломбо и Галле, серьёзность которых вызывала во мне глубокое уважение, и к которым я относился с большой теплотой. Мне вспоминается один случай с неким представителем касты виллала, то есть класса землевладельцев или земледельцев, который занимал высокую должность при британском правительстве. Он занимал передающееся по наследству просторное бунгало и, принимая меня, всегда был очень любезен. Во время визита к нему меня сопровождал президент с одним или двумя сотрудниками одного из наших крупнейших Цейлонских Филиалов. Он встретил меня с особой учтивостью, а моих спутников удостоил лишь едва заметным кивком. При этом моя американская кровь вскипела (поскольку я не питал ни малейшего уважения к этому человеку), и мне пришлось сильно сдержаться, чтобы не схватить его за ворот пиджака и не швырнуть через всю комнату. Но, конечно, я также встречался и с представителями старой кандийской знати, которые завоевали моё дружеское расположение своим во всех смыслах джентльменским поведением. Одним из них был умудрённый опытом адигар, о котором упоминалось ранее. Наш колледж в Канди (бывшая средняя школа) теперь большой и процветающий, и повсюду в округе Канди кипит работа. Но, рассматривая просветительское движение на Цейлоне в целом, будет справедливым отметить, что заслуга в успешном руководстве этим движением, приведшим около тридцати тысяч буддийских детей к буддийским школьным учителям в буддийских школах, более чем на 90 процентов принадлежит нашим коллегам из Приморских провинций. Вернувшись в Канди, я посетил школы в пригородных деревнях Передения и Ампития, по две в каждой. В последней деревне я собрал пожертвования на строительство школы для девочек, а затем посетил наши школы для мальчиков и девочек в самом городе Канди, и всё это проделал за один день. На следующий день программа поездки привела меня в Кадуннаву, и уже утром я осмотрел школу для девочек, после чего в храмовом зале для проповедей (Банамадува) я выступил с лекцией, а днём переехал в Гардаладению, где у нас была школа для совместного обучения мальчиков и девочек. В Рамбуккане в честь нас устроили длинное шествие, представлявшее собой образец варварской пышности; её возглавляли два огромных слона, за которыми следовала дюжина танцоров дьявольских плясок в устрашающих масках, одетых в фантастические костюмы с сетками на груди из украшенных бисером лент. Пока мы шли через лес, звуки варварской музыки, писк, свист и грохот создавали какофонию, достаточно ужасную для того, чтобы выгнать всех лесных эльфов и гамадриад из своих лесных убежищ. Из Рамбукканы я отправился в Курунегалу, где пожилой Мухандирам построил для нас большое Г-образное здание школы; оттуда я перебрался в Веянгоду и в соседнюю деревню Патталлагедера, где собрались дети из школ для мальчиков и девочек, чтобы меня послушать. После этого была открыта ещё одна школа для девочек. Ехать на воловьей повозке без рессор – ещё то удовольствие, но на следующее утро я проехал в ней пять миль, чтобы открыть школу для мальчиков, после чего поездом вернулся в Коломбо, тем самым завершив своё путешествие по северу страны.
В среду 20-го мая я приехал в колонию прокажённых в Хендале, расположенной недалеко от Коломбо, сделав это уже в третий раз. Поскольку я ранее описывал ужасы этой колонии, собравшей несчастных жертв одного из величайших бичей человечества, я не буду на них останавливаться. По просьбе колонистов я зачитал им Панча Шилу и выступил с лекцией о действии Закона Кармы применительно к их судьбе. Нельзя не чувствовать сострадания к этим отверженным беднягам и побуждения сделать что-то, пусть даже незначительное, чтобы хоть на минуту облегчить их жизнь; в действительности возникающее в отношении них чувство – одно из самых мучительных, и я вовсе не горю желанием посетить это место ещё раз.
Днём того же дня я председательствовал на собрании в колледже «Ананда», вручил призы и выступил с длинной приветственной речью. За мной последовал многоуважаемый мистер Раманатхан, признанный лидер индуистской общины в то время, и доктор Пинто. После этого я присутствовал на собрании Общества Маха-Бодхи, на котором зачитал доклад о положении дел и подал в отставку с поста Почётного Генерального Советника из-за того, что, как я уже объяснял, мистер Дхармапала не был склонен следовать моим советам, когда я их давал. С тех пор я не несу никакой ответственности за управление этим Обществом и не делаю ничего для приумножения внушительных успехов, которых Дхармапала добился с помощью своих друзей.
На следующий день я посетил школы в Недимале и Кирулапане, а на следующий день после него – в Моритумулле и Индепетте. У школы в Индепетте была интересная история. Местная государственная школа была возвращена уэслианцам3 симпатизирующим им главой Департамента Образования.
Наши сторонники увидели в этом несправедливость, и от их имени мистер Буултьенс, в то время наш управляющий буддийскими школами, направил решительный протест, но правительство осталось к нему глухо. После этого было созвано народное собрание, принявшее решение о строительстве собственной школы с последующим переводом в него местных детей. Когда я обратился к этому собранию, поскольку в то время находился в Индепетте, передо мной стояло 123 мальчика и девочки, из которых 105 поднесли мне как Гуру бетель и листья табака (в количестве 4200 и 105 листьев соответственно). На следующий день в Коломбо Комитет Защиты Буддистов уполномочил меня решить вопрос о регистрации буддистов, который этот Комитет хотел задать Секретарю по Делам Колоний. На состоявшемся позже заседании я набросал Комитету черновики бумаг, которые его члены должны были подписать и отправить в Управление по Делам Колоний.
Это было моё последнее выступление как должностного лица во время нынешней поездки по Цейлону, так как на следующий день (25-го мая), я отправился в Марсель на пароходе «Сахалин» компании «Мессаджерис».
_______________________________
1 – Анагарика – человек, который отказался от большей части или всего своего мирского имущества и обязанностей, чтобы полностью посвятить себя буддийской практике. – прим. переводчика
2 – дословный перевод: «воздерживаться от недобродетели» – прим. переводчика
3 – уэслианцы – последователи теологической системы протестантского христианства Дж. Уэсли – прим. Переводчика
.jpg)
ГЛАВА II
ЯСНОВИДЕНИЕ МАДАМ МОНГРЮЭЛЬ
(1896)
От Коломбо до мыса Гуардафуи, пока мы не оказались с его подветренной стороны, погода была ненастной, а море очень неспокойным. На борту корабля находились члены королевской семьи Сиама, среди которых были Его Королевское Высочество принц Бханурангси, главнокомандующий сиамской армией и брат короля, двое сыновей короля, три маленьких принца и прислуга принца Бханурангси. Один из мальчуганов, довольно хорошо говоривший по-английски, был милым малым, он часто крутился возле меня, и именно он составил список особ королевской семьи и карандашом набросал свой автопортрет, который затем я вклеил в свой дневник. Все, кто плавал по нашему маршруту, знают, какое невыразимое облегчение испытываешь, когда постоянно трясущийся и раскачивающийся корабль выходит из зоны муссона и входит в спокойные воды устья Красного моря, когда появляется возможность писать и ходить по палубе без риска стать соперником природы. Первого июня мы добрались до Адена, а из него направились в Джибути. У меня есть веские причины помнить эту дату, поскольку именно в ту ночь телепатическим путём я получил информацию о смерти моей дорогой сестры, миссис Митчелл, и сделал запись об этом в своём дневнике (о чём будет рассказано позже).
В Джибути некоторые из наших пассажиров сошли на берег, где была пустыня с раскалённым палящим солнцем песком, парой убогих магазинчиков (в которых я даже не смог купить себе шнурки для ботинок) и жалкой пародией за гостиничный ресторан; увидев, как в нём готовится еда, и попробовав её, мы пожалели, что не остались на борту корабля. Над вышеупомянутыми лачугами возвышалась резиденция губернатора, представлявшая собой огромное похожее на амбар здание без каких-либо претензий на архитектурный стиль, с верандами, спрятанными за решетками из-за отсутствия деревьев, чтобы смягчить жару. Единственными счастливчиками в нашей компании были коллекционеры марок, которые, не скупясь, покупали на почте марки французского правительства, а их продажа, как я полагал, была единственным источником дохода.
Плавание по Красному морю было спокойным и приятным, и в 5 часов вечера 6-го июня мы добрались до Суэцкого канала. На следующий день, прибыв в Порт-Саид, мы задержались в нём всего на несколько часов, чтобы загрузиться углём, а затем вышли в Средиземное море, где нас ожидала восхитительная прохлада и спокойная вода. К этому времени у меня появилось два замечательных знакомых – мистер и миссис Джон Кэмпбелл из Сурабая (Голландская Ост-Индия). Разумеется, муж был шотландцем, а его супруга – голландкой, в связи с чем я должен заметить, что не знаю более очаровательных особ, чем образованные голландские дамы. Стояла прекрасная погода, и мы имели возможность насладиться проходом через Мессинский пролив и видом всегда живописного вулкана Стромболи. Одиннадцатого июня на нас налетел мистраль, холодный и страшный северный ветер, доставляющий так много неприятностей жителям Средиземноморья. Когда он подул со стороны правого борта перпендикулярно курсу судна, корабль начал раскачиваться как сумасшедший, и находиться на палубе было очень неприятно.
Двенадцатого июня, через восемнадцать дней после выхода из Коломбо, мы добрались до Марселя, но тут же нас отправили на карантин в многострадальную, изрезанную скалами Фриульскую акваторию, потому что, по правде говоря, когда мы проходили через Суэцкий канал, в Египте свирепствовала холера. На следующий день нас выпустили, и мы причалили в великолепной бухте Марселя. Я попросил своих корреспондентов из западных стран писать мне в Марсель до востребования, и среди ожидавших меня бумаг было одно письмо от племянника, в котором сообщалось о смерти моей сестры. Она умерла как раз в то время, когда я получил знак на борту корабля между Аденом и Джибути. Нас связывала огромная взаимная симпатия, и это было не первое наше совместное воплощение. Впоследствии её дочь рассказывала мне, как в свой последний час она лежала и что-то едва слышно бормотала обо мне; конечно, вполне естественно, что она пришла сообщить мне о своем уходе.
По прибытии меня встретили комендант Курмэ и доктор Паскаль, тогда живший в Тулоне, после чего комендант Курмэ отвёз меня повидаться с бароном Спедальери, а потом мы сели на поезд в Тулон. Вокруг Курмэ собралась группа искренних искателей Истины, которые открыли местный Филиал нашего Общества, и в течение нескольких дней я с ними очень приятно проводил время. Хотя в том, о чём я расскажу дальше, нет ничего Теософского, тем не менее, последующие события интересны мне с точки зрения эстетики. Мы с комендантом Курмэ отправились послушать музыку прекрасного военного оркестра; на улицах было полно народа, причём все, разумеется, были одеты на западный манер. Но когда мы стояли на обочине и болтали, недалеко от нас прошёл человек с Востока – мусульманин, одетый в свой национальный костюм. Проходя между нами и ярко освещённой витриной на другой стороне улицы, он так сильно контрастировал с окружавшей его толпой, что эту картину моя память хранит до сих пор. Толпа, облачённая в топорно сшитые по нашей моде одежды тёмных тонов без единого украшения или цветной вставки, разбавляющей однообразие, обычно и составляет аудиторию, перед которой выступают ораторы в западных странах, в то время как этот случайно оказавшийся здесь последователь ислама в своём восточном одеянии, столь художественно оформленном и сияющем, напомнил мне толпы азиатов, среди которых я прожил много лет. Швей Йео (многоуважаемый мистер Скотт), описывавший Бирму, говорит, что бирманская публика, одетая в яркие шёлковые ткани и белые куртки, выглядит словно «клумба из раскачивающихся на ветру тюльпанов». Сколько раз я хотел, чтобы мои друзья из западных стран, наделённые развитым чувством прекрасного, отправились со мной в путешествие по всему Востоку и увидели, какие яркие толпы собираются перед оратором и своей массой будоражат его художественное воображение!
Я уже раньше говорил, что мне было доверено одно важное дело, которое заключалось в том, чтобы проконсультироваться с ведущими авторитетами Парижа и Лондона по вопросу исследований, связанных с зороастризмом. Во вторник 23-го июня я нанёс встречный визит преподобному доктору Миллсу, востоковеду, одному из джентльменов, которому доктор Дживанджи через меня передал письма, и у нас состоялась долгая дружеская беседа на тему зендской литературы и религии парсов. Я узнал, что доктор Миллс был американцем, жителем Нью-Йорка, выпускником моего собственного университета и членом сообщества моего собственного колледжа, так что у нас было много общих тем для разговоров. Он совсем не надеялся на возможность обнаружения каких-то других фрагментов священных писаний, кроме тех, которые парсы спасли после падения своей страны и религии во времена завоевания Персии мусульманами и бегства части приверженцев зороастризма в Индию.
В ожидании установления отношений с другими адресатами доктора Дживанджи я стал участником двух небольших оккультных опытов, один из которых был и интересным, и важным, а другой оказался фарсом. Первый из них был связан с визитом к знаменитой мадам Монгрюэль, провидице, имя которой теперь знакомо всем членам нашего Общества, а второй – с беседой с мадемуазель Куэдон, молодой женщиной, о которой тогда много говорили как о якобы рупоре ангела Гавриила и утверждали, что через неё он предсказывает всевозможные ужасные бедствия для несчастной Франции. Ей и её семье так сильно докучали посетители, что она очень неохотно заводила новые знакомства, но для меня было сделано исключение благодаря рекомендательному письму, которое дал мне редактор «Галуа». Оказалось, что эта молодая женщина живёт с родителями в маленькой квартирке на Рю де Паради1, улице, название которой вполне соответствует истории, связанной с этой мадемуазелью.
В её внешности не было ничего особенного, и она была так же мало похожа на вестника ангелов, как и любая другая девушка в Париже. Указав мне на стул, она села на другой, расположенный напротив, закрыла глаза и тут же начала вдохновенно говорить. В них было что-то комичное, так как последние слова всех строк её стихов (а она говорила только рифмами) представляли собой сплошные повторы; и эти последние слова она рифмовала друг с другом снова и снова. Я никак не мог поверить, что она говорит от имени какой-то сущности, занимавшей определённое место в иерархии или какой-либо другой, но видел, что все слова исходят от её маленького прелестного «я». И, конечно же, читая свои записи о её предсказаниях по прошествии многих лет, я не могу сказать, что моя вера в неё как в прорицательницу укрепилась. Она (или, точнее, предполагаемый Гавриил) сказала мне, что Теософское Общество вскоре распадётся, что я должен уйти в отставку после предательства некоторых из моих коллег и что я должен внезапно и скоропостижно умереть неизвестно когда!
Визит к мадам Монгрюэль был делом гораздо более серьёзным. Вплоть до 22-го июня 1896-го года я ничего не знал о её существовании, но в тот день, когда в отеле «Гибралтар» я вносил правки в корректуру, мне принесли визитную карточку мсье Дезормо из редакции «Голуа». Когда я его принял, он сказал мне, что в интересах публики желает провести эксперимент и пришёл просить ему помочь, выступив в качестве эксперта. Выяснилось, что за несколько месяцев до этого караван, возглавляемый маркизом де Море, известным исследователем, покинул территорию Туниса и направился вглубь этой части Африки, как говорили некоторые, с политическими целями. В то время, когда проходила наша беседа, в Париже ходили слухи о его убийстве, но большинство в них не верило, так как не было определённых фактов, подтверждающих это, да и сам мсье Дезормо, старый знакомый маркиза, не верил, что его нет в живых. И ему пришло в голову попытаться найти среди известных парижских ясновидящих хоть одного, способного дать определённую информацию, связанную с этим делом. Естественно, я был рад принять его приглашение, и поэтому, найдя извозчика, мы приступили к поискам. Мой спутик повёз меня в дом одной известной ясновидящей, имя которой стояло первым в его списке, но её не оказалось дома. Затем он приказал кучеру отвезти нас на шоссе д'Антен, 6, где проживала мадам Жанна Монгрюэль. О том, что она нам поведала, можно подробно прочитать в статье, озаглавленной «Французская провидица», в «Теософе» за декабрь 1896-го года. Но поскольку этот сеанс был одним из очень важных в современной истории ясновидения, и поскольку эту книгу прочитает много людей, которые, возможно, никогда не увидят наш журнал, я считаю важным продублировать разговор с мадам Монгрюэль в этом повествовании, чтобы он всегда мог быть доступным для прочтения. Итак, для широкой публики скажу, что мадам Монгрюэль была известна в Париже уже полвека своим предсказанием о том, что принц Луи Бонапарт, находившийся тогда в изгнании в Лондоне, однажды вернётся, обретёт верховную власть и будет коронован как Император Франции. К её чести сбылось и много других записанных точных пророчеств, поэтому надежда мсье Дезормо на то, что она сможет рассказать ему что-нибудь о Море, была небезосновательной. Вместо того чтобы пересказывать эту историю на английском языке, лучше будет процитировать дословный перевод статьи, написанной представителем редакции и опубликованной в «Голуа» от 23-го июня 1896-го года (упомянутой здесь для сведения читателей). В этой статье говорится:
«Мадам Монгрюэль проживает на четвёртом этаже дома №6 на шоссе д'Антен. Вчера в 9 часов вечера мы с полковником Олькоттом позвонили в дверь её квартиры. Нам открыла маленькая служанка с живым лицом, которая провела нас в гостиную, где нас приняла хозяйка дома. [Далее следует описание меня. – О.]. У меня с собой был некий предмет, принадлежавший маркизу де Море2, но я хочу, чтобы все ясно поняли, что на протяжении всей встречи имя маркиза ни разу не произносилось ни полковником Олькоттом, ни мной.
Мадам Монгрюэль решила, что мы пришли посоветоваться с ней насчёт мадемуазель Куэдон.3
Она осталась пребывать в этой иллюзии, несмотря на мои попытки её мягко развеять.
Мадам Монгрюэль уселась в кресло, а полковник Олкотт расположился напротив неё. После обычных месмерических пассов субъект заснул.4
Я вложил ей в руку предмет, принадлежавший маркизу, и мадам Монгрюэль тут же начала говорить и поведала мне волнующую кровь историю, которую я здесь привожу дословно, переписав её из своих заметок:
«Как всё это странно! Очень хорошо и очень отчетливо я вижу, что около него три существа. Как их зовут?... Ах! как странно; Ален Сенеменек... Очень любопытно, но они не живые; они принадлежат другому миру: они очень далеко и, в то же время, около вас. Они пьют вместе из чашек, держа их в руках. Однако всё это очень непонятно. Что всё это означает? Эти трое показали мне лежащего вдали умершего от ран человека! «Кем он ранен»? – был задан вопрос. «Странно», – пробормотала она, – «это не французы, это негры, цветные мужчины. Ах! Там есть один мужчина, не француз, он говорит по-английски; кто же этот человек? У него промеж глаз ужасная рана, а другая – на груди. У него рана от режущего оружия; это не кинжал, а что-то вроде копья (дротика), любопытная вещица, очень тонкая и острая».
«Где вы»? – был задан вопрос. «В пустыне. Как же здесь жарко! Но есть один человек, который, как мне кажется, был телохранителем; он словно был выбран для того, чтобы устроить роковую расправу, но он не единственный, кто нанёс удар. И первый удар нанёс не он; это был ужасный заговор, и сделана засада.
А он (глава экспедиции) храбрый, доблестный, смелый и честный человек, но со странным складом ума. Его ведут, завлекая самым необычным образом. Кажется, что его затягивает странное влияние, и он действует как бы под воздействием превосходящей воли, источник которой не принадлежит нашему плану. Она подтолкнула его вперёд, но не защитила. Рядом с ним лежат чёрные люди, и я вижу, как некий человек подаёт роковой сигнал; он белый, высокий и молодой».
«Почему он (имеется в виду маркиз) убит?».
«Почему он убит?... Это очень странно: его смелость должна была заставить их всех отступить. Он был обречён на смерть. Был заговор. Эти три существа (упомянутые ранее) – чёрные вожди. Я вижу группу людей, входящих в ущелье между двумя небольшими холмами; там сидел человек в засаде. Оттуда и был нанесён смертельный удар… Я вижу пять, шесть, семь ран (она имеет в виду на теле маркиза). Рядом с ним лежат распростёртые тела мужчин, негров, которых он убил; они были убиты первыми, но есть и такие, которые были убиты вместе с ним; я вижу пять, пять белых. Там есть дыра, похожая на печь, и это то самое место, где, кажется, его (маркиза) держали. Лицо стало чёрным, но тело сохранило свой цвет; раны кажутся красными: на это страшно смотреть. Он упал лицом вниз из-за нанесённого ему удара в грудь. Помимо этой, есть ещё несколько ран; …
Какой красивый лоб! Исполненный храбрости, он стремительно, словно ведомый свыше, выступает вперёд с самообладанием победителя; он верит, что достигнет своей цели; он как бы идёт за своей звездой; он верит в себя, он без страха идёт вперёд. Даже получив удар, он не верит, что умрёт.
Какая прекрасная натура! Незаурядный, смелый, очень органичный! Какое храброе сердце и какая благородная миссия! Но неожиданное нападение было хорошо спланировано.
Оно произошло при выходе из ущелья. Сначала был честный бой; но когда они вышли из узкого прохода, он попал в засаду».
«Как его зовут?» – спросил полковник Олькотт. Ясновидящая пробормотала «Мор, Мор, Мор, Мор». «Ах, как странно», – сказала она, – «но это говорят его уста».
Может быть, всё это иллюзия? Но я слышу голос Море и бледнею. «Что случилось?» – спросил меня полковник. «Ничего», – ответил я. Госпожа Монгрюэль продолжала.
«Мор, Мор.
Я слышу эту громкую вибрацию», – сказала она, – «я не могу её остановить. Этот слог выкрикивает некто, склонившийся над ним. Я думала, что это его собственный голос, но это не так. Я вижу, как он шатается. …
О! Его окружили два негра, они рубят его, но он уже мёртв. Это предатель.
«Как его зовут?».
«Я не смею сказать, я боюсь».
«Ничего не бойтесь, мы вас защитим», – сказал полковник.
«Да, это был человек, выдающий себя за его друга; он путешествовал с ним; только я не вижу этого человека среди ныне живущих; он тоже был убит, но произносил его имя именно он. Это потрясающе! Он был рядом с ним, он подал сигнал выстрелом в воздух, а другой нанёс удар, выходя из перевала. Он был нанесён сильной рукой.
Какой ужасный бой! Какая зверская бойня! Ой! (вздрагивая), это ужасно. Там, где он сейчас, нет ни могилы, ни мавзолея. Они затолкали его во что-то, похожее на печь. Здесь земля цвета глины, красноватая и очень твёрдая; его тело всё еще в целости».
«Что у него в руке?».
«Рука большая.
Средний палец очень длинный, возвышается гора Венеры, линия жизни обрывается очень рано, до сорока лет.5
Мне тяжело это видеть. Одна рука сжата, другая держит оружие, большой палец короткий и большой на конце, мизинец для руки такого размера мелковат и тонковат. Безымянный палец правой руки ранен: отсечён стальным клинком. Я не вижу большого пальца. В месте, где он был ранен в грудь, я вижу женский портрет, пронзённый ударом копья; он всё ещё на трупе. Этот портрет не забрали…; ей (сейчас) около 30 лет.6 «Но другие кричит: Море!
«Он радуется состоявшейся мести, и из его уст исходит вопль дикого восторга, словно он выкрикивает «браво, Море повержен!». Это крик сильнейшей ненависти. …
Его убийца не был местным жителем, он был из толпы окружавших его людей. Человек, находившийся рядом с ним, испытывал ненависть, которая, кажется, не была личной; этот заговор был замешан не на личных мотивах.7 …
Первый выстрел был произведён (в воздух) как сигнал, а затем в ход пошло оружие из засады. Тот, кто хотел его убить, погиб вторым. Есть те, кто убегает, я хотела бы проследить за ними, но я больше не могу, я устала. Я отчётливо вижу одного с очень тёмными волосами, беловатой кожей, по-видимому, итальянца или испанца; большая ловкость его тела позволяет ему убежать. Его (маркиза) убили два человека, один очень высокий, я имею в виду того, кто имел высокую цель, и другой, очень недостойный тип – негодяй, движимый личной местью.
Ах! Как же это страшно и ужасно! Умоляю, разбуди меня! Я больше ни на что не способна».
Затем полковник Олькотт делает поперечные пассы, будит мадам Монгрюэль. Она ошеломлена, узнав, что мы расспрашивали её о маркизе де Море, … Мне очень не хочется говорить, можно ли верить всему сказанному. Когда подробности убийства маркиза де Море станут известны, их можно будет легко сопоставить с этим рассказом. Только после этого можно вынести окончательный вердикт».
Подтверждение пришло довольно скоро. На десятый день после появления этой заметки в «Галуа», «Фигаро» напечатала длинную телеграмму от своего корреспондента в Тунисе, в которой сообщалось о прибытии в Дуз каравана, отправленного на поиски пропавшего исследователя и привезшего трупы маркиза де Море и его переводчика Абд-эль-Хака. Из этого рассказа я привожу следующие сведения, подтверждающие ясновидческие откровения мадам Монгрюэль на сеансе, состоявшемся 22-го июня: 1. Неизвестно, были ли маркиз жив или мёртв, когда мы её расспрашивали; 2. Во время резни в Эль-Уатии вместе с маркизом было убито восемь его тунисских прислужников; 3. На их телах имелись многочисленные раны, особенно у маркиза, грудь которого была буквально изрешечена копьями; 4. Местные жители, откопавшие его из песка, сказали, что «белый человек был храбрецом, встретившим смерть лицом к лицу»; 5. Трупы замечательно сохранились; 6. Вдобавок к этому, она назвала его имя, хотя никто из нас его не произносил; а также 7. в то время в пустыне стояла сильная жара.
_________________________________
1 – Рю де Паради – «райская улица» в переводе с французского – прим. переводчика
2 – Шёлковый пояс. Поскольку маркиз его носил, он, говоря с позиций месмеризма, пропитался его аурой и, таким образом, мог навести ясновидящую на след. – О.
3 – Молодая «пророчица», которая утверждает, что находится под водительством ангела Гавриила; она предсказала такие ужасные бедствия, которые должны были настигнуть Францию, что это взбудоражило и в некоторой степени напугало тысячи людей. – О.
4 – Я не делал никаких пассов, а просто взял её левую руку, прижал к ней большой палец своей правой руки, закрыл глаза и сосредоточил на ней своё сознание с «месмерическим намерением», то есть, с желанием, чтобы она заснула. – О.
5 – Он умер на тридцать девятом году жизни. – О.
6 – На второй встрече с ясновидящей, которую произошла несколько недель спустя, когда я по дороге домой проезжал через Париж, я попросил мадам Монгрюэль рассказать мне еще что-нибудь об этой даме с портрета. Войдя в состояние ясновидения, она сказала мне, что эта дама не была его женой, но молодой особой, которой в то время было примерно 16-18 лет, и к которой он питал чистую любовь как к идеалу. Одетая в белое, она была прекрасной, чистой и очень светлой. Портрет находился в медальоне из оксида металла, по-видимому, серебра, которая была герметично закрыта, так как предназначалась не для вскрытия, а для ношения в качестве своего рода талисмана. Я обращаю внимание на этот факт, поскольку до настоящего времени её слова о том, что несчастный маркиз носил такой портрет, пока не нашли подтверждения. Если позже будет доказано, что они соответствуют истине, это сделает честь нашей ясновидящей. – О.
7 – Судя по её объяснениям, это означает, что убийство де Море имело политический мотив. – О.
Перевод с английского Алексея Куражова
.jpg)
13.02.2023 13:37
ИСТОЧНИК: Пер. англ. Алексея Куражова
Сергей Целух15-02-2023 19:31:01
Выражаю большую благодарность редактору портала Адамант, дорогой Татьяне Николаевне за новую статью и новую, шестую книгу Генриха Олькотта «Листы старого дневника», начатую порталом 13.02. 2023 года. Первая статья первой его книги была опубликована 20 января 2015 года. За восемь прошедших лет портал Адамант опубликовал все пять переведенных Олькоттовых книг, вошедших в золотой фонд Теософского общества. Книги замечательные, написаны доступным языком и свидетельствуют о твердой памяти Олькотта и его большом вкладе в теософское движение мира. Несмотря на его иногда предвзятое отношение к Елене Блаватской, перегибы и натяжки, все книги имеют одну направленность – засвидетельствовать о незаурядном уме Олькотта и его выдающейся роли в создание Теософского общества, которым он долгое время руководил. Но Елена Блаватская имела другую точку зрения на этого «эпохального», часто не искреннего Генриха Олькотта, предававшего Блаватскую на лево и направо. Именно Олькотт своими поступками, своей халатностью к порученному делу, разваливал теософское движение, о чем беспощадно высмеивала его Елена Блаватская. Алексей Куражов, так старательно и так мастерски переводящий книги Олькотта заслуживает у нас самой высокой оценки. Считаю ошибкой портала, что его портрет и краткая биография не были представлены в начале новой, шестой книги Гериха Олькотта. Думаю, что это дело исправимо.
Татьяна Бойкова19-02-2023 07:13:01
Сергей Тимофеевич, спасибо за добрые слова, но благодарить нужно нашего общего друга, Куражова Алексея Петровича. Так как это именно он работает, как говорят-не покладая рук над переводами с января 2014 года. Человек он бесконечно занятой, т.к. не считая обычных людских забот, Алексей Петрович является: заведующим отделом лучевой диагностики ФГБОУ ВО СибГМУ Минздрава России, д-ром мед. наук, профессором кафедры лучевой диагностики и терапии.
Но, как мы уже знаем, что занятой человек всегда найдет время на лучшее дело, а болтуны так и "будут проводить более длинные линии или цементировать пространство".
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".