Листы старого дневника. Том IV. Главы XXVII, XXVIII. Генри С. Олькотт
.jpg)
Цейлон. купание на Махавели Ганга.1870-1900-е
ГЛАВА XXVII
БУДДИСТСКАЯ ЦЕРЕМОНИЯ В ДАРДЖИЛИНГЕ
(1892)
В один из солнечных июльских дней мне нанёс визит мой дорогой друг, принц Харисинджи из Бхавнагара, отчего этот день показался мне ещё более солнечным. За последние двадцать с лишним лет он столько раз выказывал мне своё расположение, что я в нём почти также уверен, как и в себе. Я думаю, что если умру, никто не будет искреннее скорбеть обо мне, чем он. Его сердечная преданность и природная простота так резко отличает его от большинства индийских принцев, с которыми я встречался, и мне часто хочется, чтобы его товарищи, с которыми он учился в Раджкумарском колледже, после его окончания имели бы столько же добродетелей, сколько он. На следующий день после его приезда мистеры Кейтли и Эдж уехали по делам на равнины, а через неделю сам принц был вынужден очень неохотно вернуться в свой дом, поскольку карбхари (министр) штата Раджпут готовился к свадьбе своего молодого принца с дочерью Харисинджи. Когда я остался один, у меня появилось много времени для литературной работы.
В то время цейлонские буддисты были вынуждены решать острый вопрос о том, как им противодействовать готовящемуся к принятию дерзкому законопроекту, выдвинутому в интересах миссионеров, который запрещал выделение субсидий любой школе, если она открывалась ближе, чем на четверть мили от любой уже существующей. На первый взгляд, этот законопроект казался совсем безобидным, поскольку вводимый им запрет шёл на пользу любой буддийской школе, которая могла первой занять желаемую сельскую территорию. Но на деле, пока буддисты ленно и безучастно относились к воспитанию своих детей, миссионеры незаметно заняли все самые хорошие места в крупных населённых пунктах. Поэтому буддисты в случае принятия этого чудовищного законопроекта были бы вынуждены выбирать между тем, чтобы отдавать своих детей в христианские школы, и тем, чтобы открывать и поддерживать свои собственные школы без единой копейки от государства. Учитывая, что бóльшая часть государственных доходов на Цейлоне складывается из налогов буддистов, несправедливость выдвинутого Законопроекта Бойкотирования Буддистов очевидна. Эта несправедливость покажется ещё более очевидной, если учесть, что в то время было зарегистрировано всего двадцать пять буддийских школ, а школы других конфессий исчислялись тысячами. Разумеется, миссионеры, обладая властью капитала, а также предвидением, пришедшим к ним с опытом, очень удачно воспользовались апатией буддистов. Последние не подозревали об этом заговоре и его масштабах, пока их быстро не отрезвили мои публичные обращения и высказанные обвинения. С тех пор всё изменилось, и число наших школ увеличилось более чем до двухсот. Однако нам всё ещё предстоит преодолевать большие трудности, главной из которых является отсутствие в настоящее время оборотного капитала, поэтому любая сумма, необходимая для проведения незапланированных работ, должна собираться на пожертвования, но совершенно понятно, что эти постоянные поборы в какой-то степени обременительны. И всё же сингальский народ проявлял достойную похвалы щедрость и неослабный интерес к достижениям нашего движения по возрождению буддизма.
В июле на встрече Х. Дхармапалы, являвшегося представителем Первосвященника Цейлона, с высокопоставленными послами тибетских и цис-гималайских лам, собиравшихся в то время в Дарджилинге, произошло довольно волнующее событие. В «Теософе» за август (1892 года) мисс Генриетта Мюллер поделилась интересным рассказом, из которого, учитывая его художественную и историческую ценность, я привожу следующие строки:
«Мистер Дхармапала был уполномочен главными буддийскими монахами Цейлона передать тибетским ламам некие буддийские реликвии и несколько листьев священного дерева Бо (Ficus religiosa), которое сейчас произрастает в Бодх-Гая, месте, священном для миллионов буддистов, а вместе с ними – буддийский флаг. Но тут выяснилось одно любопытное совпадение, связанное с этим флагом. Буддисты Цейлона не имели священного флага, кроме того, который был у буддистов других стран. Только в 1885-м году полковник Олькотт после согласования с первосвященниками воссоздал этот флаг в соответствии с предписаниями, содержащимися в буддийских священных текстах. Он состоит из пяти вертикальных полос, окрашенных в синий, жёлтый, малиновый, белый и алый цвета, а также шестой, последней полосы, объединяющей все эти цвета в том же самом порядке. И на состоявшемся собрании ламы заявили, что этот флаг почти идентичен флагу Верховного ламы Тибета». [Мисс Мюллер ошибается, когда говорит, что макет буддийского флага разработал именно я; эта заслуга принадлежит членам Теософского Общества Коломбо. Конечно, они консультировались со мной после того, как выбрали цвета, но всё, что я сделал, – это предложил форму флага. – Г. С. Олькотт].
Было решено, что процессия, несущая эти реликвии, пройдёт через город от Лхаса-Виллы, резиденции пандита Сарата Чандры Даса, кавалера ордена Индийской Империи, известного тибетского путешественника и учёного, до резиденции Раджи Тондуба Палджора.
Процессию возглавляла группа тибетских музыкантов, исполнявшая тибетскую песню «Гья-гар-Дор-дже-дан» («Цветущий Бодх-Гая»). За ними на коне следовал знаменосец в военной форме Сиккима, несущий вышеупомянутый священный флаг. Следующим шёл Достопочтенный Лама Шераб-гья-чо (Океан знаний), глава монастыря Гум, который нёс шкатулку с реликвиями; за ним на гнедом коне ехал мистер Х. Дхармапала в оранжевых одеяниях ордена Упасака. За ним следовал Пандит Сарат Чандра Дас, тоже ехавший верхом; за ним на лошадях – несколько лам в своих обычных одеждах, подпоясанных шёлковыми ремнями свободных суконных робах с широкими рукавами и примечательными остроконечными «красным шапками» их школы.
Процессия шла по узким извилистым дорогам Дарджилинга, собирая огромные толпы. В центре города к шествию присоединилась группа лам, представлявших Дарджилингский монастырь; их сопровождали храмовые музыканты с тарелками, гобоями и рогами. У ворот резиденции раджи процессию встретили два верховных ламы Сиккима, которые провели её в зал заседаний, украшенный тибетскими шелками и занавесками с расписанными гобеленами, иллюстрирующими сцены из священных писаний.
Во главе низкого стола сидел молодой принц, сын раджи Сиккима, занимавший как глава собрания центральное место в зале. Это был здорового вида тринадцатилетний мальчик с характерным желтоватым лицом монголоидного типа; на протяжении всей встречи он держался торжественно, серьёзно и величественно. Его особенным воспитанием занимаются ламы, привезённые для этой цели из Тибета, и они готовят его к высокому положению, которое он должен занять как Иерарх Ордена Красных Шапок Сиккима.
Слева от него сидел Раджа Тондуб, президент Общества Маха-Бодхи Дарджилинга, и инструктировал мальчика, как вести себя во время церемонии. Когда процессия прибыла, старый лама вручил шкатулку с реликвиями радже, который передал её молодому принцу.
Высокопоставленные ламы сидели справа от принца, а вожди – слева от него. За столом напротив принца сидели мистер Х. Дхармапала, пандит Сарат Чандра Дас, Шринатх Чаттерджи и я. Церемонию вёл лама Угьен Гья-чо, секретарь Общества, искренний высокообразованный человек с открытым лицом, имевший командирскую выправку и мягкие приятные манеры. Он был компаньоном Сарата Чандры Даса во время обеих его экспедиций в Тибет. Среди вышеупомянутых вождей был Деван Фурбу, президент Совета Сиккима; среди священников я заметила Верховного ламу Пема Ёнгче, настоятеля государственного монастыря в Сиккиме. Секретарь представил принцу главных участников шествия, параллельно рассказывая про реликвии. После этого несколько вступительных слов сказал Сарат Чандра, и секретарь зачитал текст официального обращения этого пандита к собранию, написанный на тибетском языке; с речами на тибетском языке также выступил лама Шераб Гья-чо, который кратко рассказал о становлении, расцвете и упадке буддизма в Индии, а также его распространении в Тибете и на Цейлоне; затем он поздравил своих соотечественников с прибытием важной буддийской миссии с Цейлона. Он напомнил, что это было первое публичное собрание, посвящённое распространению буддизма, которое когда-либо проводилось жителями Тибета и Цейлона совместно, так как все дружеские отношения этих двух стран, затрагивающие вопросы религии, были полностью прерваны, по меньшей мере, на восемьсот-девятьсот лет. За этим последовало выступление ламы Пемаянгтче, который подчеркнул важность этого события, подробно рассказал о задачах миссии и продемонстрировал, какое великое благо можно от неё ожидать, особенно в Сиккиме. Затем выступил мистер Дхармапала.
Затем пандит Сарат Чандра Дас рассказал о трёх школах буддизма, получивших наибольшее распространение в Тибете и на Цейлоне.
На этом этапе церемонии молодой принц, взяв в руки шкатулку с реликвиями, благоговейно поднес её ко лбу; и в это же время собравшиеся ламы начали очень низким глухим басом распевать молитвы, обращённые к высшим силам, чтобы призвать их на помощь. Во время этого пения все ламы сидели в позе для медитации со сложенными или сцепленными перед собой руками в форме мудры. Во время пения лам с целью очищения секретарь подносил каждому из них небольшое количество риса, выступавшего в данном случае аналогом воды. Время от времени каждый лама размыкал руки и посыпал помещение рисом. Когда песнопение закончилось, секретарь взял открытую шкатулку и начал передавать её всем присутствующим в комнате, желающим получить её благословение.
Когда церемония завершилась, мистер Дхармапала подарил настоятелю Сиккимского государственного монастыря одну из реликвий и лист дерева Бо, в то время как оставшиеся три реликвии предназначались для Тибета. Из Дарджилинга их должны были доставить в Лхасу, чтобы передать в руки Великого Ламы Тибета.
Затем последовала речь раджи. Это был примерно пятидесятилетнего возраста мужчина крепкого телосложения с проницательным взглядом и печатью ума на челе, производящий с первого взгляда впечатление одновременно и серьёзного, и весёлого человека. От имени собрания и от своего имени он выразил признательность мистеру Дхармапале и искреннее поблагодарил его за важную работу, проделанную всеми собравшимися, и за её благие результаты, которые, вероятно, последуют в будущем. Его прекрасная речь была принята всеми присутствующими с явным одобрением.
Затем по просьбе присутствующих я поблагодарила раджу за эту встречу и поделилась с ним большой радостью от представившейся мне возможности присутствовать на такой интересной церемонии. После этого встреча завершилась».
Жаль, но, насколько нам известно, из религиозной кавалькады Дхармапалы ничего не вышло, несмотря на его, несомненно, добрые намерения.
Сходство предложенного на Цейлоне буддийского флага с флагом Далай-ламы – очень поразительный факт. Можно вспомнить, что я раньше уже говорил о том, как князь Ухтомский рассказывал мне, что первосвященник монгольского монастыря поведал ему то же самое. Поскольку я не верю в случайности, то склонен полагать, что комитет в Коломбо избрал именно эту расцветку флага не без неожиданных влияний со стороны тех могущественных индивидуальностей, которые посвятили себя работе на благо буддизма. Очевидно, что иметь этот поразительный символ религии было бы столь же желательным, как найти общее основание для веры, на которой бы все буддийские нации и секты могли объединиться в духе братства. У меня есть все основания считать, что тибетские ламы питают братские чувства ко всем своим единоверцам, и если бы можно было взять с собой первосвященников южного буддизма, то единство всех буддистов быстро стало бы свершившимся фактом. Я вернусь к этому вопросу, когда буду описывать свой собственный разговор с тибетским послом, который, приехав в Дарджилинг, несколько месяцев пребывал здесь во время ведения важных переговоров между китайскими и британо-индийскими властями. Дарджилингское дело Дхармапалы заглохло из-за отсутствия организованного плана для его практической реализации. Чем больше шума и песен в начале дела, тем бóльшим становится уныние от его безрезультатности из-за собственного неумелого руководства или неспособности довести его до конца. Серьёзность – это очень хорошее качество, но для достижения успеха оно должно быть дополнено другими.
Четырнадцатого июля в Лондоне состоялся второй ежегодный Съезд Европейской Секции Теософского Общества, а 16-го июля мистер Мид сообщил мне, что он прошёл с большим успехом. Чрезвычайно интересно полистать отчёты о деятельности Общества за год, поскольку они самым наглядным образом подтверждают серьёзность усилий, предпринятых сотрудниками Секций и Филиалов. За последние двенадцать месяцев в Европе было открыто 16 новых библиотек; усилиями Лож было проведено около 1000 открытых собраний; в общественных залах было прочитано от 200 до 300 лекций; «Е. П. Б. пресс» напечатала столько листов, что их хватило бы на то, чтобы сделать полосу длиной 54 мили и шириной 1 ярд; на английском и иностранных языках было издано 156 книг и журналов. Среди методов пропаганды, используемых Секцией, был один, который своим появлением был обязан величайшей проницательности наших коллег. Вероятно, он больше, чем какой-либо другой помог популяризировать теософские идеи. Его суть заключалась в следующем. Была создана группа из тридцати трёх леди и джентльменов, обладавших литературным даром и объединившихся под руководством баронессы де Палландт, члена Теософского Общества. Эта группа следила за прессой и каждый выпад или каждое дружеское слово, сказанное в наш адрес, обращала в пользу Обществу. В той же газете она писала небольшую статью, защищавшую или одобрявшую нас и наши взгляды, и приводила информацию о книгах, какие можно читать, и о том, где их можно достать. Для этой группы баронесса наняла одно или несколько агентств, ежедневно снабжавших её газетными вырезками со сведениями, необходимыми для того, чтобы помочь ей составить представление о тенденциях общественного мнения. Затем она распределяла эти вырезки среди своих тридцати двух помощников, готовых к работе. Естественно, заметки о нас в большинстве случаев носили враждебный характер, и в некоторых из них нам даже угрожали судом. Однако благодаря инстинкту честной игры, который в значительной мере присущ британцам, каждое нападение давало нам право на ответ, поэтому в долгосрочной перспективе это приносило нашему Обществу лишь благо. Проглядывая материалы Съезда, я вижу, что эта литературная группа «направила не менее 2005 статей и писем в общественные печатные издания, не считая публикаций сотен других членов, не входивших в состав этой группы».
Составление документа о доверительном управлении имуществом Общества при передаче его Совету попечителей в соответствии с постановлением последнего Адьярского Съезда, а также регистрация завещания Е. П. Б. потребовали моего присутствия в Мадрасе, поэтому я отправился туда 16-го августа и после трёхнедельного отсутствия вернулся в «Гулистан». Помимо вышеперечисленных документов, которыми мне пришлось заниматься, была доверенность, выданная мной моему поверенному, судье Полу из Брисбена, наделявшая его всеми полномочиями на подписание всех необходимых документов и принятие лучшего решения в отношении передачи имущества Гартманна его прямым наследникам по договорённости с ними, достигнутой во время моего пребывания в Тувумбе. Оказалось, что мне в десять раз труднее оформить отказ от этого нежелательного завещания, чем моим адвокатам договориться о том, чтобы я его получил. В длительной задержке решения этого вопроса оказались виновны сами наследники, поскольку ничего невозможно было предпринять, пока они не разрешили свои личные споры относительно того, должны ли они подавать иск против душеприказчиков, нарушивших свои обязательства. Разумеется, до тех пор, пока наследники не могли определиться со своим решением, душеприказчики не подписывали никакие бумаги и не принимали никаких решений в отношении их имущества. Фактически это дело затянулось на шесть лет, и его окончательная развязка наступила только за месяц до моего второго приезда в Брисбен, состоявшегося в 1897 году. Однако в это время в сфере недвижимости произошёл сильный кризис, из-за которого обанкротилось очень много австралийских банков, частных предприятий и бизнесменов; стоимость домов и земельных участков упала почти до нуля; и хотя я вернул детям Гартманна всего лишь ничтожную пятую часть наследства, которая первоначально и с радостью была передана Обществу, я думаю, что семейные споры заставили их потерять бóльшую часть из 5000 фунтов стерлингов, составлявших стоимость имущества их отца по оценке, проведённой в 1891 году.
Второго сентября по сухопутной почте я получил письмо от мсье К. Пармелена из Гавра, в котором спрашивалось, должен ли он отдать оставшуюся часть своих денег Обществу, поскольку он уже пожертвовал в его пользу 30000 франков. Я помню, сколько горечи содержалось в этом письме, в котором также говорилось, что некоторые наши сотрудники склоняли его к этому. Я настоятельно советовал ему не делать ничего подобного и сказал, что не соглашусь принять от него ни единого франка до тех пор, пока к нему не перейдёт наследство его матери, и он не получит возможность распоряжаться им на своё усмотрение без ущерба для себя.
Дж. В. Баутон, издатель «Разоблачённой Изиды», задолжал Е. П. Б. несколько сотен долларов за передачу ему авторских прав, и поскольку по её завещанию эти деньги теперь стали моими, я получил от помощника консула США в Мадрасе официальный сертификат, удостоверяющий копию завещания Е. П. Б., и отправил его мистеру Джаджу для удержания денег с Баутона. Когда он это сделал, половину вырученных средств (около 300 долларов) я передал его Секции, а остальное поделил между другими нашими Штаб-квартирами. Однако с тех пор, несмотря на то, что книга пользуется постоянным спросом, я не получил за её издание ни одного доллара.
Двадцать первого сентября в «Гулистане» я получил письмо от мистера Джаджа, в котором он просил меня не форсировать расследование поддельных писем и «Лахорской меди». Он объяснял это тем, что, если я обнародую факт существования у меня маленькой гравированной медной печати (не из Лахора, поскольку гравировка была сделана в Дели), то это меня дискредитирует (так как было доказано, что поддельные письма Махатм также исходят не из Лахора). На это я ему ответил, что к этой подделке я совершенно не имею никакого отношения и намереваюсь разоблачить любого человека, который использовал печать в неблаговидных целях.
Приближалось время моего ранее запланированного визита в Калькутту, Акьяб и другие районы Аракана, и первого октября я вернулся в Мадрас, чтобы привести свои дела в порядок. Среди моих «литературных долгов» был один печальный, и он заключался в написании некролога моёму истинному и любимому другу, У. Стейнтону Мозесу, магистру искусств, признанному лидеру спиритистов. Когда я в последний раз виделся с ним в Кентербери, он страдал от осложнений гриппа и сказал мне, что не удивится, если они сведут его в могилу. Его единственное беспокойство состояло в том, чтобы не умереть до того, как закончить две или три книги, которые он запланировал написать. Я изо всех сил старался убедить его сбежать от ужасного климата зимнего Лондона в Адьяр, где бы он мог воплотить свои материалы в книги, ведь это был наш любимый план, который мы вместе с ним и Мэсси обсуждали в течение многих лет. Но он не видел, как к нему подступиться, поскольку в случае его реализации ему бы пришлось прекратить участвовать в движении спиритистов на Западе, и он сказал, что должен умереть на своём посту. Он был человеком, к которому я испытывал любовь, уважение и доверие; другом, на которого можно было положиться во всех жизненных ситуациях. Он оказывал сильное влияние на спиритистов, в первую очередь, благодаря достоинствам своей возвышенной личности, такой же незаурядной, как его учёность и глубокое знакомство с различными аспектами психологической науки и соответствующей литературой. Его взгляды на эти вопросы были широкими и всеобъемлющими, и, если бы не фанатизм большинства спиритистов, мы бы с ним далеко шагнули в направлении установления дружественных отношений между нашими двумя движениями, которые должны существовать в разумных пределах. В одной из предыдущих глав я упоминал о предложении, которое он сделал мне в 1888 году, согласно которому если бы мне удалось убедить Е. П. Б. мягче относиться к спиритистам, то он бы оказал на них всё своё влияние, чтобы, руководствуясь духом братства, прийти к большему взаимопониманию с теософами. Мы договорились провести эксперимент, поскольку Е. П. Б. согласилась удовлетворить мои пожелания, а он со своей стороны начал доброжелательно писать о нас в «Свете». В том году мы часто виделись друг с другом в Лондоне и сравнивали записи. Каким же было продолжение, можно узнать, прочитав следующий отрывок из моего некролога: «Самые первые добрые слова, сказанные им о нас, вызвали в отношении С. Мозеса шквал протестов, обвинений в предательстве, язвительных замечаний и насмешек, поскольку ни одна фанатичная секта не была более нетерпимой, чем спиритисты. Он прочитал мне выдержки из некоторых писем, в том числе, опубликованные им в «Свете», и под конец сказал мне, что, к сожалению, вынужден отказаться от нашего эксперимента под угрозой потерять всё влияние на своё движение. И знание этого факта, обильно подкреплённого жестокими нападками, которым Е. П. Б. подвергалась со стороны признанных спиритистов, послужило основанием для её очень едкой критики в адрес современного спиритизма. Если бы все спиритисты мыслили столь же широко, как Стейнтон Мозес, а их десятая часть разбиралась бы в практической психологии, как Е. П. Б., то между ними и нами существовал бы крепкий и взаимовыгодный союз».
В первом томе «Листов старого дневника» я подробно описывал отношение С. М. к нам с Е. П. Б. и его частично успешную попытку посетить нас в своём двойнике; и один из рисунков этой книги иллюстрирует, как Е. П. Б. раскрыла мне его психическую эволюцию, сделав одну из самых замечательных зарисовок. Очень жаль, что мы, два великих движения, не смогли объединиться и прийти к взаимопониманию, поскольку это придало бы нам значительно больше сил в борьбе с нашим общим врагом - Материализмом.
В вышеупомянутом некрологе я пишу, что один из феноменов Е. П. Б. заключался в том, что она могла заставить свои ладони выделять розовое масло, источающее сильный аромат. Стейнтон Мозес очень часто производил такой же феномен, причём аромат пахучей эссенции иногда оказывался настолько сильным, что его можно было уловить во всех уголках комнаты, в которой он находился. Как-то раз, когда меня убедили, что он получает помощь от наших собственных Учителей, я из любопытства пропитал маслом, полученным от Е. П. Б., клочок ваты, обернул его шёлковой тканью, зашил в пропитанный маслом конверт из плащевой ткани, упаковал в маленькую коробочку и отправил С. Мозесу. Он ответил мне, что этот запах идентичен тому, с которым он хорошо знаком. Я не помню, говорил ли я раньше о том, что когда мы в 1891 году вместе с ним просматривали его коллекцию «психических артефактов», то вскрыли этот пакет и обнаружили, что по истечении четырнадцати лет запах всё ещё не улетучился. Это источение ароматов часто ощущается сенситивами в то время, когда кто-то из наших известных ораторов обращается с трибуны к аудитории; иногда намёк на присутствие вдохновляющего тока из Белой Ложи, направленного к этому оратору, проявляется в виде наблюдаемого вокруг него яркого света, ореола или нимба; а иногда те, кто обладает хорошо развитым ясновидением, могут видеть в этом божественном свете сияющий облик одного из Учителей. Это не унылый и вульгарный призрак, появляющийся на спиритических сеансах во время материализации, а образ облачённого в великолепное сияние совершенного Человека.
ГЛАВА XXVIII
ВСТРЕЧА С ПОСЛОМ ДАЛАЙ-ЛАМЫ
(1892)
Вышеупомянутое запланированное путешествие в Аракан и Британскую Бирму должно было быть предпринято в поддержку буддизма от имени Общества Маха-Бодхи, и во время него меня должен был сопровождать Дхармапала. Просматривая мои документы того времени, я был удивлён, когда понял причину, почему он должен был делать это. Араканцы так много слышали о моей работе на Цейлоне, что хотели, чтобы я аналогичным образом помог и им. Они написали мне об этом, используя самые убедительные слова и лестные выражения. Но забавная сторона этого дела заключалась в том, что, поскольку они никогда не контактировали по вопросам религии с белыми людьми, за исключением миссионеров, и никогда раньше не видели белого буддиста и не слышали о нём, их восточная подозрительность взяла верх, и их вожди написали Дхармапале, что они хотят, чтобы он поехал вместе со мной. На собрании буддистской общины Акьяба «с энтузиазмом» было решено телеграфировать мне просьбу приехать в начале октября, в конце великого буддийского поста. «Присутствия одного полковника», – пишет один из наших друзей Дхармапале, – «было бы недостаточно для популяризации проектов Общества Маха-Бодхи. Вы должны учитывать, что наши священники и миряне не имеют никакого опыта общения ни с белыми священниками из Европы, ни с белыми буддистами, поэтому вы должны приехать к нам и рассказать, как добросовестно и усердно полковник работал на благо буддийского движения. Наши священники имеют власть над людьми в духовном плане, поэтому вы должны посоветовать полковнику Олькотту использовать любую возможность, чтобы подружиться с ними». В другом письме этот же автор описывает характер своего народа: «Наши люди либеральны и щедры, они обычно проявляют свою радость вспышками энтузиазма, преданности, энергичной работы и неслыханной щедрости, особенно когда речь идёт об интересах их страны и религии. С другой стороны, они подозрительны и осторожны по отношению к незнакомцам».
После того, как приглашение араканцев было принято, местные редакторы периодических изданий прокладывали мне дорогу своими пылкими статьями в английских и местных журналах, делая это следующим образом: «Он заслуживает того, чтобы его услышали, ибо он владеет древними знаниями буддийской религии в совершенстве … Все пунги (Poongyees) (буддийские монахи) и первосвященники города и района должны сделать всё возможное, чтобы радушно встретить этого великого европейского первосвященника буддизма и оказать ему помощь … В действительности полковник знает больше, чем первосвященники индуизма, о законах и традициях Ману, а также обо всех древних писаниях и религиях Индостана и Бирмы». И если эти слова и не совсем соответствуют истине, то, по крайней мере, они полны искреннего энтузиазма, тщательно скрывающего «настороженность и подозрительность» национального характера араканцев! Ни один честный человек не мог обвинить их в этом инстинктивном осторожничании, поскольку у них отсутствовал соответствующий опыт, которым можно было бы руководствоваться. Поэтому прежде, чем заключать меня в свои объятия, вполне естественно, что они выжидали, пока я не проявлю свой характер.
Добравшись 1-го октября до Адьяра, я поторопился разобраться с грудой официальных бумаг, лежавших на моём столе. Среди ожидавших меня интересных писем было одно от высокообразованного практического психолога из Вест-Индии. В нём он рассказывал мне о неких исследованиях, которые он проводил, изучив духовную жизнь одного немецкого мистика, и о некой его книге, по следам которой пошёл мой друг. Также он поведал мне о том, что именно в тот момент, когда его усилия по концентрации истощили все его нервные силы, явился некий посланник-элементал из класса, который используется адептами для передачи сообщений. Он сказал ему, что «был послан указать ему на возможность связаться с Олькоттом, который также проводил эти исследования». Затем мой друг предпринял две попытки посетить меня на астральном плане и преуспел в том, чтобы меня увидеть. Но я был настолько поглощён какой-то неотложной работой, что он не смог добиться того, чтобы я его выслушал. Он не должен этому удивляться, потому что этот эксперимент проводился в 10:30 вечера по его местному времени, когда как в Индии было утро, и я только что приступил к своей рутинной работе. Поэтому мои друзья, которые хотят проконсультироваться со мной на сверхфизическом плане, должны учитывать различия в географических координатах, которые обычно игнорируются. С другой стороны, несмотря на это, я часто получаю письма от знакомых, даже не являющихся членами Общества, в которых они благодарят меня за физическую помощь и моральную поддержку, полученные во время наших встреч в ночные часы, когда мы временно освобождены от оков плоти. Среди этих случаев множество таких, когда по свидетельствам моих корреспондентов, благодаря мне, они излечивались от своих болезней, с которыми на наших встречах в физическом теле во время моей недавней поездки я категорически отказывался иметь дело, подчиняясь приказу моего Гуру не заниматься целительством. Это интересно, так как эти случаи показывают, что запрещённое на физическом плане может быть разрешено на астральном.
Тринадцатого октября я отплыл в Калькутту на «Гуркхе», в которую прибыл 16-го. Здесь в доме моего старого друга доктора Зальцера меня ожидал радушный приём, который он обычно оказывает своим гостям. Попав в Калькутту, я воспользовался возможностью посетить её музей вместе с Дхармапалой, чтобы исследовать древние каменные статуи, глядя на которые видно, насколько близкой когда-то была связь между буддизмом и индуизмом. Среди них была одна из восьмируких богинь Дурга в ипостаси Ашта-бхуджи и в её обычной позе Деа Виктрикс, но с королевской тиарой. Эта обрамлённая аркой статуя, размещённая на каменном пьедестале, – не что иное, как изваяние Будды, сидящего в медитации. Среди других аналогичных статуй, частью из коллекции музея Калькутты, частью из пещер браминов в Эллоре, были скульптуры Индры и его супруги Индрани. Это было важное открытие, которое доказывало некогда тесную связь братских религий, брахманизма и буддизма, и я очень признателен Дхармапале за то, что он привлёк к ним моё внимание.
Семнадцатого октября мы вместе с ним отправились в Дарджилинг, где меня должен был принять посол Далай-ламы из Лхасы. После того, как на следующий день я приехал в Дарджилинг, меня тепло принял мой друг, Бабу Чхатра Дхар Гхош. Я застал в его собственном коттедже, где он усердно работал с учёным тибетским ламой, Бабу Саратом Чандрой Дасом, кавалером ордена Индийской Империи, отважным и удачливым индийским путешественником, посещавшим Лхасу и Таши Лунпо, резиденции Далай и Таши Лам соответственно. Он налил нам немного тибетского чая с маслом, о котором мы все так много читали. По вкусу он, скорее, напоминал разведённый мясной бульон, чем отвар из листьев чайного растения, который мне когда-либо доводилось пробовать.
На следующее утро открылся великолепный вид на взмывающую в небо вершину Канченджанги, гигантскую гору, высота которой почти вдвое больше Монблана. Мы провели это утро с Саратом Бабу, разговор с которым о его пребывании в Тибете был очень интересным и полезным. К четырём часам дня закончилась наша аудиенция у посла, на которой Сарат Бабу со своим старым коллегой и попутчиком ламой Угьеном Гьяцо любезно выступили в качестве переводчиков. Его Превосходительство был светлокожим приятным молодым человеком с утончёнными чертами лица и маленькими изящными руками, а его телосложение не соответствовало монгольскому этническому типу. В его облике читалось благородство, обычно выдающее аристократическое происхождение. На его голове красовался шёлковый тюрбан с подкладкой из какого-то жёсткого материала; он имел форму усечённого конуса, обращённого основанием вверх, а вершиной к его вмещавшей незаурядный ум голове, с которой на шею свисало множество шёлковых прядей, напоминавших толстые косы. Белое креповое нижнее платье, которое он носил, оборачивало его шею, словно ошейник, и имело очень длинные свисавшие вниз рукава; поверх него было одето довольно плотно облегавшее тело сюрко1 из тяжёлого чёрного парчового шёлка, также с длинными рукавами.
В левом ухе он носил кулон из жадеита и золота длиной около 6 дюймов; в другом ухе никаких украшений не было. Его маленькие ноги были обуты в китайские атласные туфли с толстыми войлочными подошвами. Его осанка была величавой, движения изящны, а голос мягок и приятен. И всё это воспринималось естественно благодаря его прирождённой красоте и уму, поскольку его дед был регентом Тибета во время приезда в 1845 году отцов Хука и Габета, священников-миссионеров общины Святого Лазаря. И в своей книге2 аббат Хук поделился впечатлениями, произведёнными на него этим государственным деятелем: «Регент был человеком лет пятидесяти; его большое, открытое лицо, белый цвет кожи которого обращал на себя внимание, выражало что-то величественное и поистине королевское; его карие глаза, затенённые очень длинными ресницами, излучали доброту и ум.
Он был одет в жёлтую мантию, украшенную мехом куницы; с его левого уха свисала алмазная серьга; его длинные волосы, чёрные как эбеновое дерево, были собраны на макушке тремя маленькими золотыми гребешками. Рядом с ним на зелёной подушке лежала его большая красная шапка, обрамлённая жемчугом и увенчанная красным коралловым шариком».
В течение полутора месяцев пребывания миссионеров в Лхасе он относился к ним очень дружелюбно и уважительно, и когда вследствие интриг китайского посла их изгнали из Тибета, они расстались друг с другом с обоюдным сожалением. У меня сложилось мнение, что его внук, мой знакомый из Дарджилинга, был человеком с похожим характером. Он приветствовал меня очень почтительно, инстинктивно уважая мой возраст, что так характерно для народов Востока, отвёл мне почётное место и выразил удовольствие от встречи с тем, кто так много сделал для буддизма. С таким же дружелюбием он принял и Дхармапалу.
В ходе нашей продолжительной, почти четырёхчасовой, беседы он задал мне много вопросов о состоянии нашей религии за пределами Тибета и Китая и о том, как к учению Будды относятся в западных странах. Он заверил меня, что если мне посчастливится попасть в Лхасу, то там мне окажут очень радушный приём; однако он не мог организовать такое путешествие, но сказал, что в деталях передаст своему правительству наш разговор, и это доставит тибетцам огромное удовольствие. Затем нам подали чай с маслом, и мы прервали беседу. Его очень заинтересовали планы и работа Общества Маха-Бодхи, и он выразил признательность Дхармапале, отметив, как полезен его труд, и сказал, что Далай-лама будет рад услышать всё, что он собирается ему сказать. Он поблагодарил нас за религиозные предметы, посланные в качестве подарков через Дхармапалу первосвященником Сумангалой и японскими учениками-священниками, жившими тогда на Цейлоне, и пообещал немедленно отправить их в Лхасу со специальными курьерами вместе со своими депешами. Желая отплатить за подарки, которые я очень просил его принять, чем-то похожим, он подарил мне очень изящную позолоченную бронзовую статуэтку сидящего бодхисатвы. Она была отлита в Лхасе и внутри содержала бумажный свиток, на котором Далай-лама сам написал мантру, призывающую богов защищать посла от всех злых влияний, и скрепил её своей собственной печатью. Разумеется, сейчас этот уникальный подарок находится в Адьярской библиотеке вместе с портретом Его Превосходительства, который он подписал. Завершая наш разговор, он проводил нас до ворот в сад, пожал нам руки на западный манер и выразил глубокое сожаление по поводу того, что всевозможные обязательства, во власти которых я нахожусь, помешают состояться нашей новой встрече.
Несмотря на то, что он выглядел молодым человеком, мне сказали, что в недавно созванном кабинете министров он занял пост министра иностранных дел Тибета. Его должность называлась «калон», а самого его звали Шеда Пиши Пай. Среди его многочисленной, интеллигентно выглядевшей, свиты был один человек, которого посол представил мне как высокообразованного пандита, хорошо разбирающегося в тибетской литературе. Когда мы приветствовали друг друга, он посмотрел мне прямо в глаза, и в его полном значения взгляде, передающем его мысли без слов, ясно читалось, что он знал обо мне всё, и что мы были старыми друзьями – на другом плане. Я ответил ему тем же, после чего он протянул свою руку и сжал ею мою, сказав по-тибетски, что он очень сожалеет о невозможности долго побеседовать со мной на религиозные темы (как его слова перевёл мне благородный лама Угьян Гьяцо). На следующее утро мы с Дхармапалой ухали из Дарджилинга.
В полдень 21-го октября мы добрались до Калькутты и оставшуюся часть дня посвятили дальнейшему изучению индо-буддийских статуй в Калькуттском музее. Следующий день я провёл в здании Азиатского Общества, консультируясь с пандитом Харапрасадом Шастри о деталях истории буддизма, а следующий – с другим высокообразованным брамином-пандитом, Хари Моханом Видьябхушаном, в беседах на ту же тему.
В то время в Калькутте говорили о растущих чувствах враждебности бенгальских индуистов по отношению к буддизму, возникновение которых было обусловлено деятельностью Общества Маха-Бодхи, и в интересах религии представлялось благоразумным не допустить их распространения. Поэтому меня пригласили выступить с публичной лекцией в городском зале для собраний в надежде на то, что мне удастся создать более дружественную атмосферу. Это выступление состоялось вечером 24-го октября. На нём присутствовало огромное количество людей, включая большинство образованных и влиятельных людей Бенгалии. Эту встречу вёл Бабу Норендранатх Сен, член Теософского Общества, редактор «Индиан миррор», ведущей индийской ежедневной газеты, президент нашего Бенгальского филиала Теософского Общества со дня его открытия, а также один из самых старых и преданных наших с Е. П. Б. друзей в Индии.
Когда он представлял меня публике, его речь была весьма лестной и даже изобиловала преувеличениями, но всё это можно было простить ради сказанных им слов об узах любви между индийцами и мной, так как мысль об этом всегда заставляла биться моё сердце. Комментируя моё предложение уйти в отставку, чтобы уступить место более молодому человеку, а также отмену этой отставки по просьбе друзей, Бабу Норендранатх Сен сказал: «Его отставка явилась бы не только тяжёлым ударом для Общества, но и серьёзной утратой для всей Индии, для всякого религиозного или духовного прогресса..., который в последние годы сделала наша страна, главным образом, если не исключительно, благодаря неустанным стараниям полковника Олькотта. Последние двенадцать лет он нёс знамя света и жизни для индусов». Сегодня мы, люди Запада, обладая сдержанным темпераментом, не являемся большими приверженцами восточных восхвалений, но даже спустя десять лет слова нашего бенгальского брата пылают, как раскалённое железо; многие годы жизни в этой части мира научили меня распознавать искренность, которая часто скрывается за комплиментами, заставляющими европейцев и американцев таращить глаза от изумления. Для меня самым ценным является то, что азиаты любят меня, а я люблю их, и теперь ни при каких обстоятельствах я не буду жить где-то кроме Индии. Принимая во внимание комплименты ведущего, следует помнить, что первый визит миссис Безант в Индию состоялся зимой 1893-1894 года, и что в течение последних четырнадцати лет до этого я был самым активным лектором Общества в этой стране. Таким образом, панегирик Нордендры Бабу весьма знаменательно предвосхитил нынешнее положение вещей, ибо эта милейшая из всех женщин и друзей подошла к сердцу Индии ближе нас всех.
Существует одно очень поразительное обстоятельство, связанное с миссис Безант, которое заключается в том, что она полностью растворила ранее преобладавшее неприятное чувство, возникшее из-за того, что мы с Е. П. Б. якобы надеемся обратить индуистов в буддизм, и что Общество является, скорее, буддистским, нежели эклектичным. Своим великолепным изложением индийской философии и нескрываемым личным предпочтением индуизма как религиозной системы она добилась того, что самые ортодоксальные последователи брахманизма стали дружественными к нам, а многие из самых значимых индийских принцев начали оказывать материальную поддержку её Центральному Индуистскому Колледжу. И если Е. П. Б. всё ещё имеет возможность наблюдать за нашей работой, она наверняка изумится тем, что можно увидеть в Бенаресе. Таким образом, «неисповедимы пути» Великих Душ, «когда они творят чудеса».
Лекция, о которой я говорил, называлась «Родство индуизма и буддизма», и чтобы доказать это родство, мне пришлось обращаться к историческим фактам. Так, я проиллюстрировал, что в течение пятнадцати веков обе религии процветали бок о бок, испытывая братские добрые чувства, и что сам Будда и его великий последователь император Дхармашока предписывали исповедующим Арья Дхарму, называемую буддизмом, проявлять равное уважение и к браминам, и к буддийским монахам. И если буддизм практически исчез из Индостана, за исключением пограничных с Араканом районов, то это произошло из-за победы жестокого иконоборчества мусульманских захватчиков, а не по какой-то другой причине. Я кратко рассказал об истории самой священной из буддийских святынь, Бодх-Гаи, и о том, как в течение шестисот лет, а именно, с тринадцатого века до девятнадцатого, она ветшала без присмотра и ухода, превращаясь в руины в диких джунглях, которые заполонили святое место, где пятьдесят поколений верующих читали Пять Заповедей, и куда приезжали паломники из всех стран буддийского мира. Благодаря благочестивому либерализму ныне покойного короля Бирмы Миндуна Мина и сотрудничеству с правительством Бенгалии, этот храм очистили от земли, а разрушенные святыни и его галереи откопали из-под тридцати футов пыли, которая похоронила их, скрыв от человеческих глаз. К святыне вновь стало стекаться много паломников, и владелец земельного надела, шиваит-махант, видя материальную прибыль, получаемую от их пожертвований, начал энергично отстаивать свои права на собственность и в той или иной степени осквернять статуи и строения. Я объяснил, что главной целью создания Общества Маха-Бодхи явилось «как можно более быстрое возвращение буддистам самой священной из их святынь»…, места, где Господь Гаутама Будда обрёл Самбодхи, или божественное знание… В добавок к сказанному, это Общество планирует восстановить право собственности на другие буддистские святыни, построить или купить дхармасалу, дом отдыха для паломников, в Калькутте, а также здание Среднего Колледжа, в котором студенты-буддисты из Японии, Китая, Тибета и других буддистских стран могли бы изучать санскрит и пали. Это вместе с хорошо организованной пропагандой буддийской литературы и философии в странах Запада и объединением различных школ буддизма в буддийских странах, является окончательной и безоговорочной целью Общества Маха-Бодхи».3
Затем я поочерёдно разоблачил и опроверг злонамеренные искажения духа учения Будды и его последователей, а также ложь о том, что Арья Дхарма была изгнана из Индии Шри Шанкарачарьей. Также я показал, как соотносятся философии Веданты и Будды в некоторых важных аспектах; подчеркнул важность смешения символов двух религий, как следует из вышеупомянутых описаний скульптур. Затем я продемонстрировал различие между дигамбарами и бауддхами, добавив, что вся злоба ортодоксальных пандитов была направлена на первых, а вовсе не на последних, и всё это я подкрепил различными цитатами из ортодоксальных индуистских писаний. Кратко говоря, я очень ясно показал, что распространившаяся ненависть к буддизму и буддистам явилась глупой ошибкой, не подкреплённой никакими историческими фактами и идущей вразрез со здравым смыслом. Я выделил один абзац в печатной копии этой лекции, которую только что соблазнился пересказать, потому что периодически появляется необходимость снова и снова подтверждать эклектичность политики нашего Общества. Так, я только что получил из Америки энергичный протест против последней попытки установить в наших рядах догматичную теократию. Возможно, я бы вообще не выступил с этой лекцией в Калькутте, если бы некоторые мои коллеги-индуисты и даже не члены нашего Общества не попытались отпугнуть меня от публичной защиты буддизма. В своей лекции я сказал: «Этого было достаточно, чтобы побудить меня выступить и рассказать всю правду. В моих жилах нет ни капли рабской крови, и я ненавижу, когда пытаются ограничить право свободного человека на свободомыслие. Я не прошу ни одного индуса отказаться от своей религии; более того, я считаю, что эта религия настолько благородна по своей сути и настолько возвышенна, оказывая сильнейшее воздействие на нравственность, что я говорю, что тот, кто под влиянием мелочной озлобленности сектантского фанатизма пытается сделать её нетерпимой, не истинный индуист, а предатель её внутреннего духа. Краеугольными камнями, на которых зиждется Теософское Общество, являются терпимость и братство; это Общество – ангел мира и доброй воли, витающий между людьми; оно открыто предлагает свои возможности для свободного изучения всех религий и разъяснения их основ, представляя собой организацию, соблюдающую строгий нейтралитет и не исповедующую никаких сектантских догм. Как его президент, я помогал индусам, парсам и мусульманам Индии и буддистам других стран понять их собственные вероучения, и до тех пор, пока я буду оставаться на своём посту, этот принцип беспристрастности будет строго соблюдаться. Члены-индуисты нашего Общества, которые хотели, чтобы я воздержался от обсуждения темы буддизма в Индии, фактически хотели, чтобы я поступил в духе трусливого эгоизма и нарушил своё официально данное обещание».
Во время своей недавней поездки (1901-го года) по всему миру я везде отстаивал этот принцип и не раз говорил, что если большинство моих коллег захочет превратить Общество в поклоняющуюся героям секту, ограничить свободу мысли и слова его членов, чтобы придать какой-то книге положение богооткровенной, им придётся искать другого президента. И чем шире будут известны эти взгляды, тем лучше это будет для Общества, и тем более устойчивой станет его основа. Какое мы, бедные пигмеи, имеем право диктовать нашему соседу, во что он должен верить, или ставить сохранение его членства в Обществе в зависимость от принятия им какого-то книжного учения и его автора?
В одном из абзацев «Шримад Бхагаватам», книги с пророчествами, самые ярые противники буддизма в Индии якобы нашли оправдание своей неприязни к буддистам. В ходе своей лекции я процитировал этот отрывок (1-я Скандха, Адхьяя 3), который гласит: «В начале Кали-юги в Гайе у Анджаны родится сын Будда, и на врагов (Ауурас) Уурас (богов) будет наброшена моха (иллюзия)». Конечно, как будет показано, это не имеет никакого отношения к Гаутаме Будде, который родился не в начале, а в 2478-м году Кали Юги, был не сыном Анджаны, а царя Шуддходаны, родился не в Гайе, а в Капилавасту и был назван не Буддой, а Сиддхартхой! В своей лекции я сказал: «Вспомнив, что понятие Будда и сектантское имя Баудха существовали в Индии задолго до появления исторического Гаутамы Будды, вы заметите, что если и существовало какое-либо древнее пророчество, подобное вышеизложенному, то оно наверняка относилось к какому-то другому человеку, который мог появиться в начале нынешней Кали-юги».
К счастью для учёных, в Вишну-пуране (книга III, 18) содержится описание майя мохи, или иллюзорной внешности, которую принял Вишну, когда Он появился как Будда – голый нищий, дигамбара, с бритой головой и кисточкой из павлиньих перьев. Видел ли кто-нибудь когда-нибудь буддийскую скульптуру, изображавшую Господа Будду обнажённым или с павлиньими перьями, и можно ли найти такое описание в какой-нибудь буддийской книге? Конечно же, нет; Учителя всегда изображают одетым в просторную одежду бхиккху, при этом Он ничего не держит в руке, кроме своей чаши для подаяний. Почему же тогда в Махавагге Винайя Питаки Он запрещает своим бхиккху даже перемолвиться словом с нагим аскетом? Даже поверхностное знакомство с историей религий в Индии позволит нам понять, что здесь идёт речь об аскете-джайне, который также носил имя Будда, и именно между его классом и ортодоксальными индусами были сильные раздоры, и велись ожесточённые битвы. На стенах священного пруда у храма в Мадуре на серии расписных панелей изображены состязания, которые некий раджа проводил между джайнскими священниками и шиваитскими саньясинами, чтобы проверить божественность их соответствующих писаний, заставляя их силой веры производить исцеления и подвергая их испытанию огнём и водой. Результатом стало поражение и последующее свержение несчастных «бауддхов», и художник показал нам, какие жестокие наказания были им уготованы. Некоторых из них пронзили копьями, позволив хищным птицам выклёвывать их глаза, головы других, отделённые от туловищ, перемололи в фарш на огромных маслобойнях, а оставшихся порубили мечами. Эти поверженные бауддхи по своему внешнему виду соответствуют описаниям бауддх, приведённым в предостерегающих отрывках из «Шримад Бхагаватам» и «Вишну-пураны», ведь они были такими же полуголыми с павлиньими перьями в руках. Однако мне не нужно здесь приводить точные цитаты из вышеупомянутой лекции, которую всегда могут прочитать те, кто до сих пор питают к буддистам чувство ненависти, обусловленное исключительно невежеством. Тогда было необходимо сказать ровно столько, сколько нужно, чтобы показать, какое средство требуется для исправления положения вещей, существовавшего на тот момент в Бенгалии, то есть, десять лет тому назад. Для Индии было бы несчастьем, если бы нынешнее отрадное возрождение индуизма под эгидой активных членов нашего Общества тормозилось побуждением старой ненависти к буддистам.
На следующий день после лекции я посетил несколько моих друзей, и мы с Дхармапалой поужинали в доме миссис Унг, известной и благочестивой бирманки. Здесь мы встретились с доктором Уодделлом, автором знаменитой книги о Северном буддизме «Буддизм Тибета».
На следующий день мой номер наводняли посетители, а на следующий день, 27-го октября, мы отправились в Читтагонг на океаническом лайнере «Кола». В нашем салоне было всего семь пассажиров.
_________________________
(376)(17).jpg)
28.03.2021 13:15
ИСТОЧНИК: Пер. с англ. Куражов А.П.
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".