Листы старого дневника. Том IV. Главы XXI , XXII. Генри С.Олькотт
г. Нанси, Франция
ГЛАВА XXI
ЭКСПЕРИМЕНТЫ С ДОКТОРОМ БЕРНГЕЙМОМ
(1891)
А теперь вернёмся к экспериментам. Читатель может с благодарностью заметить, что я сделал всё возможное, чтобы избежать предубеждений и никак не выдать мои собственные воззрения. Приводя здесь свои записи, я размышляю над каждой их деталью в свете своего последующего опыта, но не хочу его комментировать, поскольку этот опыт должен быть открыт для суровой критики. Первоначально я посетил Факультет Медицины, где встретился с выдающимся доктором – профессором И. Бернгеймом, который принял меня в высшей степени любезно. Он обладал очень притягательной внешностью, а его манеры были учтивыми и изысканными. Он был невысокого роста, но об этом сразу же забываешь, когда видишь его розовощёкое лицо, добрые и весёлые глаза, а также лоб, выдающий интеллектуала. Его приятный голос был идеально созвучен с его жестами. Я упоминаю здесь о его личных особенностях, поскольку они во многом обуславливали удивительные успехи доктора Бернгейма как гипнотизёра, свидетелем которых я стал. В тот день профессор любезно уделил мне два часа, выкроив их из своего плотного графика, и мы обсудили предмет спора, возникшего между его школой и школой Шарко. Он выразил очень сильное сомнение относительно существования трёх стадий гипноза, описанных его великим соперником, заявив, что все его (Шарко) пациентки находятся под контролем внушения. На следующее утро с предварительного согласия доктора Бернгейма я встретился с ним в его клинике в Муниципальной больнице и всё утро провёл в разных палатах, следуя за ним от кровати к кровати, наблюдая за его гипнотическими сеансами и демонстрациями и делая о них записи. Читателю будет полезно узнать, что гипноз в этой клинике используется только в качестве вспомогательного средства в дополнение к фармацевтическим средствам и диете, а не в качестве их замены. Конечно же, доктора Бернгейма посещал его главный подчинённый, главный врач клиники, доктор Саймон, а также доктора Войре, Стерн и другие, все из которых были опытными и эрудированными гипнотизёрами. Наблюдая за ним этим утром, я узнал о практическом использовании гипноза больше, чем за всё время чтения книг; несмотря на то, что мне самому пришлось иметь дело с несколькими тысячами индийских пациентов и проводить терапевтические внушения или месмерические исцеления, внешность, тон и жесты доктора Бернгейма произвели на меня неизгладимое впечатление. Я решил, что он был одним из лучших актеров, с которыми я когда-либо сталкивался. В то время как он говорил своим пациентам, что они являются тем-то и тем-то или чувствуют то-то и то-то (а они пристально наблюдали за ним каждое мгновение), казалось, тон его голоса, выражение лица и его жесты полностью подтверждали порой нелепые идеи, которые он высказывал. И ни один глядящий на него пациент ни на минуту не мог усомниться, что профессор не верит собственным словам, заставляя своих больных верить им ради их же блага.
Сначала доктор Бернгейм зашёл в палату №2 в мужском отделении. Он подошёл к пациенту с просьбой взглянуть на него и приказал ему заснуть, что пациент и сделал; затем доктор попросил его вернуться в сознание и с помощью внушения вызвал мышечный паралич и нечувствительность к уколам; после этого доктор молча поднёс руку к вискам пациента, его затылку и лбу, и его голова вместе с туловищем быстро начали наклоняться в сторону руки оператора, словно подвешенная игла к приближающемуся магниту. Профессор объяснил, что пациент делает это, получив простое внушение с помощью жеста.
В кровати №4 лежал пациент, который ранее ещё не подвергался гипнозу. Он заснул почти сразу, когда профессор тихим, но повелительным голосом сказал что-то вроде: «Сейчас вы чувствуете боль? Да? Но она пройдёт; видите, она уже уменьшается; ваши веки становятся тяжёлыми, тяжёлыми; да, они всё ... тяжелеют ... и тяжелеют, и вам ... хочется спа-а-ать. Вы легко засыпаете ... засыпаете ... хорошо ... хорошо ... Теперь вы спите... Вы понимаете? ... спать ... спать!». И дело сделано: пациент заснул менее чем за три минуты. Доктор проверил глубину его сна, внезапно подняв руку, а затем её отпустив. Если пациент не спит, естественно, он не опустит руку, не зная, чего от него хочет доктор. Если же он уснул, его рука упадёт под тяжестью своего веса, как только её отпустят. Если поднять веко пациента, то можно увидеть, что его глазное яблоко закатилось вверх и зафиксировалось в этом положении. Уколите его булавкой в каком угодно месте, но он этого не почувствует, ведь теперь он всего лишь инертная и податливая материя, которую вы на своё усмотрение можете крушить и резать, щипать и жечь огнём, и об этом она даже не догадается.
Пока мы стояли у кровати этого больного, в палату вошёл другой пациент, очень чувствительный человек, страдавший астмой. Когда он поздоровался с профессором, тот просто сказал ему: «Спи!», и пациент мгновенно впал в забытье на том месте, где стоял. И он сразу же начал улавливать малейшие намёки, исходя из того, что он видел, чувствовал, слышал или что-либо пробовал на вкус. Доктор, указывая на меня, сказал: «Вчера вы встретили этого джентльмена на площади Домбасле, где он что-то потерял». Пациент сказал «да» и вспомнил всё это, а затем воссоздал сцену, соответствующую словам доктора. Он подробно рассказал, как я потерял свой кошелёк, как затем вызвали полицию и как он искал и нашёл мой кошелёк, как после этого я дал ему два франка в качестве вознаграждения, и он потратил эти деньги на спиртное, затем напился, втянулся в какую-то ссору и проснулся сегодня утром в больнице, в которую попал каким-то непонятным образом, скверно себя чувствуя, страдая от головной боли и ощущая во рту неприятный привкус!
Доктор Бернгейм подошёл к другому, уже выздоравливающему пациенту, человеку с прекрасным характером, и мгновенно его загипнотизировал, сказав, что когда тот снова придёт в себя, он дождётся, когда мы дойдём до дальнего угла палаты, а сам осторожно подойдёт к кровати другого человека, расположенной в другой стороне комнаты, и что-нибудь у него украдёт. Разбудив его, профессор повёл нас от кровати к кровати, пока мы не дошли до дальнего угла палаты, где остановились, притворяясь, будто осматриваем другого пациента, но на самом деле, следили за больным, которому были внушены преступные действия.
Думая, что мы о нём забыли, он встал, внимательно осмотрелся, словно хотел увидеть, свободен ли путь, быстро добрался до кровати, указанной доктором, украл какую-то безделушку, которую спрятал в своей руке, вернулся в свою постель и положил её под подушку. Затем доктор подошёл к этому больному и в суровых тонах потребовал его объяснить, что он делал в противоположном углу палаты; при этом доктор выразил свою убеждённость в том, что тот что-то украл, и таким образом, стал вором. Лицо мужчины покраснело, и он опустил глаза. Однако вскоре он посмотрел доктору прямо в лицо и стал отрицать, что что-то взял. «Почему ты мне, голубчик, врёшь? Я видел, как ты подошёл к чужой кровати и что-то взял». Несчастный тщетно пытался отстаивать свою ложь, но когда доктор, опередив его, подошёл к его постели и вытащил из-под подушки украденный предмет (которым оказалась табакерка), он стал похож на пойманного вора. Загнанный в угол, на вопрос, сделал ли он это добровольно или под воздействием чьего-то внушения, он сказал, что совершил кражу исключительно по собственному желанию без какого-то подстрекательства со стороны доктора: он увидел лежащую вдалеке табакерку, которая ему понравилась, и он её украл. Затем доктор снова ввёл его в гипнотический сон, приказав ему забыть всё произошедшее, и запретил ему поддаваться подталкивающим к преступлениям внушениям, от кого бы они ни исходили. Доктор сказал мне, что этим он в зародыше убил любое возможное негативное последствие своего внушения, которое могло бы повлиять на нравственность этого человека. Позвольте предупредить моих читателей о том, чтобы они неизменно устраняли и искореняли любую дурную предрасположенность, которую они могли породить с помощью внушения в уме введённого в гипноз или месмерическое состояние пациента, находящегося под их контролем, так как в противном случае они понесут за это суровое наказание.
В кровати №14 лежал широкоплечий голубоглазый и бледнолицый мужчина, страдавший ревматическим поражением коленного сустава. Сустав был одеревеневшим, сильно опухшим и настолько болезненным, что мужчина не мог выносить давления на него даже постельного белья. Он проводил бессонные ночи, страдая от боли. В течение двух минут профессор Бернгейм ввёл его в гипнотическую летаргию, и он потерял всякую чувствительность, позволяя нам трогать, нажимать, растирать и поднимать его воспалённое колено. Ему было кратко сказано, что острое воспаление начнёт стихать, боль исчезнет, и он сможет прикасаться к больному колену, а также сгибать его и разгибать. После пробуждения он зевнул, словно после крепкого естественного сна, и, увидев нас возле своей кровати, выглядел удивлённым и вопросительно переводил взгляд с доктора на меня: очевидно, он забыл обо всём, что произошло. «Ну как ты, голубчик?», – спросил профессор, – «как твоё колено?». «Колено?», – повторил он, – «без изменений, мсье доктор». «Нет, голубчик, ты ошибаешься: боль прошла». Пациент задумался, прислушался к своему колену и, не почувствовав в нём никакой боли, радостно сказал пациенту с соседней кровати: «Действительно, острая боль прошла!». «Теперь ты можешь им ещё и двигать», – продолжил профессор. «Мсье доктор, это невозможно», – возразил страдалец. Но доктор уверил его, что это возможно и приказал ему попробовать поработать коленом. Пациент очень осторожно начал вытягивать ногу, затем всё больше и больше, пока совсем её не выпрямил. Он окрикнул всех своих соседей, призвав взглянуть на это чудо, а мы пошли дальше. Вся эта сцена не заняла более пяти минут. Затем я ежедневно встречал этого мужчину в течение недели, у него не было никакого рецидива, и он быстро пошёл на поправку.
После этого предметом интересного эксперимента стал молодой человек, страдавший эпилепсий, лежавший на койке 3б в девятой палате. Он легко впал в гипнотический сон, когда ел только что поданный ему ужин. Доктор велел ему продолжать есть во время сна, и пока мы стояли рядом за ним, он закончил трапезу, после чего его тарелку унесли. Но он продолжал есть, «обедая с герцогом Хамфри», словно перед ним всё ещё находилась тарелка с едой. После того, как ему было позволено провести за мнимой едой четверть часа, его разбудили, и он сразу же начал требовать свой ужин, отрицая, что он его уже съел, и жаловаться на то, что он настолько голоден, что у него болит живот. Когда ему показали пустую тарелку, он не поверил, что всю еду съел он сам, и обвинил медсестру в краже. В конце концов, его снова ввели в гипнотический сон и приказали вспомнить, что он поужинал, а затем разбудили. И когда его спросили, испытывает ли он чувство голода, он сказал, что наелся досыта и теперь доволен.
После того, как в гипноз ввели старика с кровати №12, ему сказали, что вчера он был в Париже и подвергся воздействию электрического тока. Было любопытно наблюдать за развитием этой внушённой иллюзии. Старик рассказал нам, что был в Париже, и, пересекая площадь Согласия, он увидел там человека с электрическим прибором и получил удар электрическим током. Память об этом событии оказалась настолько яркой, что он схватил воображаемые клеммы батареи и снова почувствовал, как по его телу течёт ток; он корчился и изгибался до тех пор, пока не смог больше выносить эту майю; он пытался, но не был в силах отпустить клеммы, и звал криком на помощь, после чего упал в изнеможении в постель, а по всему его лбу выступил пот, от которого промокли волосы. И это была самая настоящая реальность, являвшаяся, вместе с тем, ничем иным как иллюзией, следствием внушения. В течение нескольких минут после пробуждения он всё ещё продолжал тереть руку и жаловаться на боль, вызванную электрическим током, воздействию которого он подвергся. Но затем доктор развеял эту иллюзию, и старик снова почувствовал себя хорошо.
В женской палате №13 находилась молодая женщина 24-х лет, страдавшая истерией, которая прошла длительный курс суггестивной терапии. Она была неугомонной и вспыльчивой особой, которая, становясь особенно беспокойной во время невротических припадков, противилась воздействиям лечившего её на дому хирурга, когда он пытался её загипнотизировать. Он успешно лечил её, но не смог помочь стать ей нечувствительной к прикосновению магнита, когда она пребывала в бодрствующем состоянии. Подойдя к её кровати, доктор Бернгейм ввёл её в гипноз и высказал предположение, что после пробуждения она увидит на своей кровати прекрасный букет цветов. Проснувшись, она действительно его увидела и, вдыхая аромат призрачных цветов, стала пытаться поставить их в пустую вазу, стоявшую на тумбочке. Однако внезапно с ней случился истерический припадок, после чего добродушный доктор с приятным лицом выказал свою доселе дремлющую решимость. Чем больше она восставала против принятия его слов, тем более твёрдо и безапелляционно он их повторял; чем больше она билась в истерике, тем сильнее становился его голос. В конце концов, неистовый бунт закончился, и он мог навязать ей любую предложенную им идею.
Но самым интересным субъектом оказалась молодая женщина, лежавшая на первой кровати тринадцатой палаты женского отделения. Мы условно назовём её Гортензией. Она была не замужем, неплохо выглядела и приятно улыбалась, являясь в то же время очень чувствительной молодой особой, очевидно, с прекрасным характером. Она страдала от болей в желудке и бессонницы. После первых слов доктора она уснула безмятежным сном ребёнка. Доктор сказал ей, чтобы она взяла у почтальона письмо от своей сестры и, когда её попросили прочитать это письмо, она начала бегло читать его текст на немецком языке (поскольку была уроженкой Эльзаса). Затем доктор предложил ей корзину прекрасных персиков, и она, увидев её, стала щедро раздавать нам персики. Затем ей предложили увидеть грязную собаку, и она, пытаясь отогнать пса, подобрала вверх свою чистую юбку. После этого доктор продемонстрировал нам великолепный пример удивительного факта «торможения». Когда она была в состоянии гипноза, он сказал ей, что, проснувшись, она не увидит его, не почувствует его прикосновения и не услышит его голоса, и ей будет казаться, будто он отсутствует. После пробуждения пациентки мы все на минутку отошли от её стула за исключением доктора Бернгейма, которого доктор Симон попросил её найти среди нас. Она по очереди посмотрела на каждого из нас, включая доктора Бернгейма, и сказала, что не знает, где он; должно быть, он перешёл в другую палату. «Гортензия, но я же здесь, разве вы меня не видите?», – довольно громко произнёс доктор. Но она совершенно не слышала его голоса, хотя в действительности он стоял рядом с ней и продолжал болтать с доктором Симоном. Затем доктор Бернгейм крикнул ей в ухо, провёл рукой по её лицу, ущипнул за ухо, пощекотал пером её ноздрю и уголок глаза; дотронулся до роговицы острием ножа, поднял её платье и уколол её ногу ниже и выше колена. Но она не выказала никаких признаков того, что видит, слышит или чувствует то, что делает с ней доктор. Но когда доктор Симон сделал вид, будто приподнимет другую сторону её юбки, чтобы осмотреть другую ногу, она покраснела от оскорбления и оттолкнула его руку. Было совершенно очевидно, что доктор Бернгейм в настоящее время исчез из её восприятия, хотя она оставалась чувствительной к другим раздражителям. Теперь читатель поймёт значение утверждения, которое я сделал в первой главе «Листов Старого Дневника» в «Теософе» за март 1892-го года (см. сноску) о предполагаемом внезапном исчезновении коптского адепта с дивана, на котором он сидел в комнате Е. П. Б. в Каире. Между этим феноменом и случаем доктора Бернгейма нет никаких различий в психологической стороне дела, так как оба являются примерами «подавления» чувств. Однако есть разница в деталях, заключающаяся в том, что наш гипнотизёр выражает своё приказание вслух, а восточный адепт всего лишь концентрирует на нём свою мысль.
Но Гортензия преподнесла нам ещё один урок, причём более серьёзный. Доктор Бернгейм, указывая на меня, спросил её: «Знаете ли вы этого джентльмена?». «Нет, сэр», – ответила она, – «я вижу его впервые». Доктор сказал ей, что она ошиблась, так как встречала меня на улице днём раньше, и что я хотел бы её взять к себе в качестве содержанки, согласившись платить по 100 франков в месяц, и на самом деле уже заплатил ей 25 франков в счёт предоплаты за первый месяц. Сначала на лице девушки читалось возмущение тем, что её сочли такого рода особой. Но поразмыслив над этим и будто восстановив в памяти всю эту историю, она изменилась, и благородства в её облике поубавилось. Она внимательно посмотрела на нас с доктором и затем сказала: «Да, конечно, как же я могла про всё это забыть? Но теперь я всё вспомнила». С этими словами она встала и сказала, что готова. «Готова к чему?» – спросил доктор Бернгейм. – «Идти с мсье». «Но, Гортензия, хорошенько подумай; ты не можешь этого сделать, ведь ты добродетельная девушка, и, к тому же, что подумает твоя сестра и другие родственники?». «Моя семья меня ничуть не волнует», – вскрикнула она раздраженно, – «она для меня – пустое место. Вчера этот господин очень доброжелательно со мной говорил, он предлагал мне хорошие деньги и уже кое-что заплатил, поэтому я пойду с ним. «Но куда?» – спросил доктор Б. «Куда он пожелает», – ответила она. «И что вы будете делать?». «Что он захочет». Я молча направился к двери палаты, прошёл по коридору и спустился на две-три ступеньки парадной лестницы. Гортензия безмолвно следовала за мной по пятам. Я остановился на лестнице и спросил её, куда она идёт. «С вами, месье», – ответила она. «Ах, да! Теперь я вспомнил», – сказал я, – «но сейчас давайте вернёмся на минутку, поскольку я не попрощался с доктором Бернгеймом». Она последовала за мной, доктор Бернгейм вывел её из гипноза, приказав ей забыть всё, что прошло, и мы перешли к другой больничной кровати. Я наблюдал за ней в течение нескольких последующих дней, но она не демонстрировала ничего, что могло бы указывать на то, что между нами произошло что-то необычное. Я спросил профессора, действительно ли он верит, что эта молодая женщина пошла бы со мной в отель и стала бы моей любовницей. Он ответил, что, безусловно, она так бы и поступила, и в судах уже рассматривались дела подобного рода, ведь в таких случаях моральная природа человека на некоторое время полностью парализуется. В итоге, когда влияние гипноза исчезнет, жертва будет совершенно бессильна себя защитить. Я рекомендую обратить на это внимание всем людям, женщинам и мужчинам, старикам и молодым, которые бездумно позволяют первому встречному вводить себя в гипноз. Вот и мы видели добродетельную девушку, вынужденную отдаться на милость странному мужчине, ищущему удовольствий, и честного человека, превращённого в вора и лжеца. Остерегайтесь гипнотизёра, если вам не известно, что он абсолютно чист, имеет благовидные цели и обладает полным знанием своего дела. Менее опасно входить в логово тигра безоружным, чем легкомысленно подвергать себя его воздействию!
Профессор Бернгейм провёл для меня и другие эксперименты, но вышеописанных будет достаточно, чтобы продемонстрировать его мастерство и безмерную доброту к своему приехавшему из Индии посетителю. В тот день мы вместе с ним пообедали, и представьте, сколько интересного и поучительного он мне рассказал! Поскольку на следующее утро он уже запланировал вывезти свою семью в Швейцарию, он не мог полностью провести со мной все эксперименты так, как ему хотелось, и с готовностью передал меня докторам Симону и Стерну. С ними я, насколько мог, завершил исследования, за которыми приехал в Нанси. В основном они были связаны с проблемами металлотерапии (изучающей предполагаемое патологическое воздействие некоторых металлов на людей с разными темпераментами при контакте с их кожей) и воздействием лекарств на расстоянии. Доктор Бурк (Burcq) из Парижа впервые обратил внимание Факультета медицины на первый феномен и ввёл термин «металлотерапия», а доктор Луйс (Luys), директор больницы Ла-Шарите, был крёстным отцом второго научного направления.
В своей статье об исследованиях в Сальпетриере я рассказал об одном эксперименте, проведённом для меня доктором Гийеном с женщиной, у которой паралич мышц руки провоцировался наложением золотой монеты на её запястье, но в Нанси наши эксперименты были гораздо более серьёзными. У меня были английский соверен, серебряная монета в один франк, медный су, два серебряных франка, американская (золотая) монета достоинством в два с половиной доллара и леденец от кашля с сахаром. Завёрнутые в бумагу, все они, конечно же, были неотличимы друг от друга. Мы дважды испытывали их на бурной девочке-истеричке, несколько раз на Гортензии, а также на другой пациентке и на девятилетнем мальчике из детской палаты №7. Мы пробовали их во что-то заворачивать и раскрывать, но ни в одном случае не наблюдали даже малейшего эффекта, если только доктора не внушали, что один металл будет вызывать то-то и то-то, а другой – что-то другое. Под воздействием внушения одни пациенты смеялись, другие плакали; серебро заставляло одного петь, а у другого вызывало волдыри; так же и медь аналогичным образом вызывало у одного чихание, а у другого кашель. В одном случае на погружённую в сон пациентку совершенно не действовали ни монеты, ни леденец с сахаром, даже когда прибегали к внушению, потому что, как мне сказали, она настолько глубоко погрузилась в каталепсию, что даже слова доктора не достигали её внутреннего сознания. В экспериментах с Гортензией, которая была самым прекрасным субъектом во всей больнице, ни один из изучаемых металлов не оказал никакого эффекта. Но когда ей сказали, что леденец сделан из золота, и он её обожжёт, она сразу же его отбросила и начала тереть руку, кожа которой в месте контакта с ним заметно покраснела. В случае с беспокойной девушкой сначала она проявляла чувствительность к золоту и серебру, но оставалась равнодушной к меди, хотя при этом все монеты были ей видны. Однако когда их завернули в бумагу, стерев этим различия между ними, все они в равной степени перестали оказывать какое-либо воздействие. Я много раз проводил этот эксперимент, меняя его условия, но результат всегда оказывался одним и тем же. Как уже говорилось, школа Нанси приписывает подобные результаты, полученные в Сальпетриере, исключительно силе внушения, но, разумеется, было бы справедливо попытаться объяснить собственные наблюдения первой школы тем же самым. Ведь неверие докторов Нанси в металлотерапию может оказывать потенциальное влияние на введённых в гипноз пациентов, заставляя их сопротивляться воздействию металлов, равно как противоположное убеждение школы профессора Шарко может заставить загипнотизированных пациентов проявлять к ним чувствительность. Но что же по поводу всего этого думаю я сам? Во всяком случае, я склоняюсь к гипотезе Бурка и Шарко, согласно которой металлы действительно способны влиять на людей. В действительности, я мог бы даже пойти дальше и сказать, что и вправду верю в это. Однако пациенты Нанси, отобранные для экспериментов мной самим, многопланово проверенные и изученные, не испытали никакого воздействия моих монет из золота, серебра и меди, при этом, когда они подвергались внушению, на них сильно влиял простой инертный кусок сахара! Поэтому в данном случае я ограничусь шотландским вердиктом «Не доказано».
Очевидно, что этот вопрос очень тонкий, и мы весьма далеки от того, чтобы на него однозначно ответить. Эксперименты в Нанси интересны и важны, но мы также можем заявить, что существуют многочисленные наблюдения, сделанные различными месмеристами-экспериментаторами, касающиеся воздействия металлических субстанций на их испытуемых. Нельзя быть абсолютно уверенным в том, что врач величины доктора Бурка полностью ошибается, ведь влияние металлов на его пациентов было таким заметным, что он был вынужден сообщить о нём в Медицинскую академию как о предпосылке для создания новой системы лечения. К тому же, существует много людей, которые при прикосновении к меди чувствуют её специфическую ауру своим языком. А что мы скажем по поводу хорошо известного факта, заключающегося в том, что находящийся в ладони шарик ртути иногда вызывает слюноотделение? В конце концов, существуют разнообразные тонкие исследования барона фон Рейхенбаха, вошедшего в историю выдающегося химика-металлурга, об открытиях которого будет рассказано в следующей главе.
* * *
ГЛАВА XXII
МИССИС БЕЗАНТ ПРОЩАЕТСЯ С СЕКУЛЯРИСТАМИ
(1891)
г. Нанси. Триумфальная Арка или арка Эре (в честь архитектора,
построившего ее). - возведена в честь короля Людовика 15
Теперь мы переходим к вопросу о действии лекарств на расстоянии. Я не мог сразу же поставить эксперимент с лекарствами в склянках, он был отложен до последнего дня моего пребывания в Нанси. Экспериментальные склянки в больничной лаборатории были пусты, и я не мог дождаться, когда их наполнят. Но от всех сотрудников, включая доктора Бернгейма, я слышал, что они много раз тщательно изучали этот феномен и пришли к выводу, что действие лекарственных препаратов в таких условиях являлось следствием внушения. Аптекарь в Нанси повторял эксперимент доктора Луйса снова и снова, пока не убедился, что гипотеза выдающегося учёного о том, что лекарства могут воздействовать на людей на расстоянии, была правильной. Затем он попросил доктора Бернгейма провести этот эксперимент самому. Профессор взял восемь флаконов из тёмно-коричневого стекла, настолько непрозрачных, что сквозь них невозможно было видеть их содержимое, и наполнил их скамонием1, рвотными средствами, стрихнином, веществами, стимулирующими слюноотделение, и так далее.
А в один из флаконов он налил простую дистиллированную воду. Затем все флаконы были пронумерованы (без нанесения на них пометок), чтобы каждый из экспериментаторов мог знать их содержимое. После этого их все герметично запечатали. Ни у одного из пациентов не возникло симптомов, вызываемых употреблением этих препаратов внутрь. После пяти часов испытаний профессор с аптекарем были удовлетворены тем, что вещества в склянках оказывали какое-то воздействие только под влиянием внушения. Бернгейм рассказал мне, что он повторил все опубликованные эксперименты Шарко и получил противоречивые результаты. Среди прочего, он искусственным образом создал пузырь на коже с помощью гипнотического внушения и благодаря ему же подавил способность секрета шпанской мушки2 вызывать появление пузырей; вместе с тем, в то же самое время у другого пациента при воздействии того же секрета шло образование пузырей, и под воздействием внушения его кожа покрывалась ими.
И я снова говорю, что не считаю ответ на этот вопрос окончательным, поскольку некоторые результаты экспериментов остались неучтёнными. В одной из предыдущих глав я рассказывал, что несколько лет назад в Нью-Йорке я помогал профессору Дж. Р. Бьюкенену проводить эксперименты, касающиеся психометрического восприятия свойств сухих лекарств, завёрнутых в бумагу, на которой не было нанесено никаких отличительных знаков. Эти опыты проводились в присутствии многочисленных репортёров и простых людей. Для эксперимента отбирались равные количества разных веществ, таких как винная кислота, опий, имбирь, хинин, карбонат натрия, соль, кайенский перец, чёрный перец, сахар и так далее. Все эти субстанции были истёрты аптекарем в порошок. Затем из толпы отобрали восемь или десять желающих, если мне не изменяет память. Пакетики с веществами поместили в шапку и перемешали, после чего испытуемых попросили взять по одному из них. Затем испытуемым предложили зажать их в кулак, расслабиться и рассосредоточиться, отбросить все предвзятые предположения относительно содержимого пакетиков и попытаться определить, какие вещества в них находятся. Большинство испытуемых потерпело неудачу, но два человека из их числа преуспели, которые также правильно определили содержимое последовательно предъявляемых им других пакетиков. Один молодой человек в возрасте около 25 лет быстро различал передаваемые ему вещества, и правильность его ответов была подтверждена вскрытием пакетиков с изучением их содержимого. Если я не ошибаюсь, мы должны рассматривать это как высшую форму той же самой способности, что и сила интуиции, которой обладают многие ясновидящие. Именно она позволяем им видеть, какое средство синтетического, растительного или иного происхождения специфическим образом подходит для лечения болезни, которую они также обнаруживают у пациента с помощью ясновидения. Если мы не допустим существование аур во всех царствах природы, то вряд ли сможем понять, как вышеперечисленные феномены можно объяснить какой-либо общей гипотезой; но если мы примем как сами ауры, так и способность нервной системы индивидов на них реагировать, завеса тайны приподнимется. Эти наблюдения мы можем дополнить ссылкой на барона фон Рейхенбаха. Его известная работа, ставшая классической, вышла в переводе на английский язык в 1850-м году. Её первое издание появилось на свет благодаря доктору Грегори, ныне покойному профессору химии из Эдинбургского университета, а второе – знаменитому пионеру изучения месмеризма, доктору Ашбернеру. Фон Рейхенбах был одним из величайших химиков своего времени, исследователем глицерина и креозота, снискавшим известность за свои труды в области металлургии. Его заявление об открытии новой и мощной силы природы, названной им Одилом (Odyle), вызвало злобные нападки современников, зависть и злоба которых были порождены его блестящим успехом. Даже через пятьдесят лет справедливость в отношении его так и не восторжествовала, однако карма может подождать. Основная суть его открытия заключалась в том, что в природе существует сила, которая не является ни электричеством, ни магнетизмом, но, тем не менее, имеет подобные им полярности; она течёт с электрическим током под прямым углом к нему, охватывает весь земной шар, воздействует на все царства природы и пронизывает всё пространство, причём каждое небесное тело наподобие нашей земли является его центром. Барон годами проводил эксперименты с людьми обоих полов, имеющих разный социальный статус, среди которых были и инвалиды, и полностью здоровые. Рейхенбахом было показано, что эта сила, когда она связана с кристаллами и другими объектами, включая тело человека, производит свечение, а также обладает полярностью. Он разделил все объекты на «позитивы» и «негативы», восприятие которых очень интересно: «одило-негативы» давали сенситивам чувство тепла, «одило-позитивы» – чувство холода. Читатель может найти эту классификацию на 177-179 страницах перевода доктора Грегори. На ощупь «рукой почти все металлы давали чувство тепла, но также все они испускали эманации, которые напоминали прохладный воздух. По величине своей энергии они выстроились примерно в такой ряд: хром, осмий, никель, иридий, свинец, олово, кадмий, цинк, титан, ртуть, палладий, медь, серебро, золото, железо, платина. Тонкая медная пластина размером около 800 квадратных дюймов, расположенная рядом с кроватью пациента или напротив неё, вызывала ощущение животворящего потока свежего прохладного воздуха, который, казалось, постепенно пронизывал всю кровать и был очень приятен пациентам. Цинковая пластина того же размера вызывала схожий эффект, но не такой сильный. Пластины из свинца и железа оказывали ещё более слабое воздействие». Эффект был особенно сильным, когда поверхность пластины была повёрнута к пациенту. «Излучение полированного металла не проходило через стекло, рассеивавшее эту эфирную и приятную прохладу, описанную в разделе 182, которая также исходила от серы и гипса, но, в данном случае, стекло не являлось для неё преградой. Пациент чувствовал, что всё его существо, с головы до пят, наполняется чем-то очень приятным». Но сокрушительный факт для противников теории о воздействии веществ на расстоянии заключается в том, что барон мог передавать эманации металлов по проводам на расстояние более чем в 100 футов. Например (та же работа, стр. 150), «мадмуазель Рейхель почувствовала, как сера веет прохладу с расстояния 124 фута. Удивленный этим, я попробовал провести эксперимент с медной пластиной площадью более 4 квадратных футов. Она «излучала» тепло на расстоянии до 94 футов.
Тепло от железной пластинки площадью 6 футов ощущалось на расстоянии до 146 футов,
от тонкой свинцовой фольги того же размера – до 75 футов,
от оловянной фольги – до 70 футов,
от цинковой пластинки – до 64 футов,
от бумаги из чистого серебра площадью 1 квадратный фут – до 24 футов,
от бумаги из чистого золота площадью 3 квадратных фута – до 67,5 футов,
от круглой электрофорной пластинки 16 дюймов в диаметре – до 98 футов,
от зеркала площадью 10,5 квадратных футов – до 106 футов,
от маленькой бутылочки с кислородом – до 19 футов.
Другие предметы, такие как медная посуда, фарфоровые сосуды, стекло, камни с плоской поверхностью, цветная бумага, толстые деревянные доски, лён, открытые или закрытые двери, подвешенные к потолку люстры, деревья, приближающиеся люди, лошади, собаки, кошки, а также вода в лужах, особенно после долгого стояния на солнце, словом, все материальные природные объекты воздействовали на женщину-сенситива, порождая у неё в одних случаях ощущение тепла, в других – прохлады; при этом многие предметы воздействовали на неё так сильно, что привлекали её внимание и раздражали; другие воздействовали настолько слабо, что, привыкнув к ним, она перестала их «чувствовать»».
Из вышеизложенных наблюдений Рейхенбах вывел общий принцип, который можно сформулировать следующим образом:
«Все твёрдые тела при контакте с достаточно чувствительными людьми вызывают у них особые ощущения, различающиеся по степени в зависимости от их химической природы; в основном, они связаны с изменением температуры, например, холодом, лёгкой прохладой или теплом; и эти ощущения обычно сопровождаются появлением приятных или неприятных чувств. К тому же, эти ощущения во всех отношениях похожи на те, которые вызываются силой магнитов, кристаллов, человеческой руки и так далее».
И теперь, пытаясь избежать многословности, в заключение я скажу несколько слов о первооткрывателе «терапевтического внушения», будущее которого в качестве средства исцеления человеческой расы представляется весьма многообещающим. Этим благодетелем людского рода является французский врач Амбруаз Огюст Льебо, уроженец Фавьера (департамента Мёрт и Мозель). Он родился 16-го сентября 1823-го года и был двенадцатым ребёнком в семье земледельцев. Его родители хотели, чтобы он стал священником, и его заставляли изучать богословие; но он, чувствуя, что его настоящее призвание не в этом, занялся изучением медицины и через какое-то время получил степень бакалавра литературы (нашего бакалавра искусств), а в 1851 году в Страсбурге снискал звание доктора. В 1829 году его очень заинтересовал доклад комитета Французской Академии наук о животном магнетизме, и он проверил эту теорию на практике, поставив множество экспериментов. Позднее доклад великого хирурга Вельпо перед Французской Академией на тему брадизма, то есть гипнотизма, побудил его продолжить свои исследования с удвоенным жаром, и они привели его к открытию терапевтического внушения (исцеления от болезней с помощью внушения), которое сделало его имя известным в медицинских кругах всего мира. Ввиду предвзятого отношения своих коллег, он был вынужден очень осторожно распространять свою теорию и, в конце концов, в 1864 году уехал в Нанси, где надеялся обрести бóльшую свободу и встретиться с более терпимым и менее догматичным отношением. Но он был разочарован, потому что на факультете колледжа его даже не слушали и не обращали внимания на его эксперименты, считая его одержимым безумцем-новатором. Его бы даже начали преследовать как шарлатана, если бы он не ограничил круг своих пациентов, подвергавшихся гипнотическому лечению, только людьми бедных классов, которых он избавлял от болезней без денег и вознаграждений.
Я напомню читателю, что всё это длилось восемнадцать лет, в течение которых он выступал в роли общественного благодетеля, а его гордые коллеги (включая Бернгейма) стояли в стороне, наблюдая, как трепетно относится Льебо к постигнутой им истине и насколько он постоянен в своей альтруистической работе. В итоге факультет пришёл к единодушному мнению, что он сошёл с ума, поскольку не брал денег с бедных пациентов, толпившихся в его кабинете! Но, в конце концов, ситуация изменилась. После того, как он подверг своему гипнотическому лечению десять тысяч пациентов и произвёл бесчисленные исцеления, порой почти чудесные, друг профессора Бернгейма лично рассказал ему о том, что он видел в клинике Льебо. И доктор Б., всё ещё критически настроенный, стал приходить к Льебо, чтобы наблюдать, проверять, перепроверять результаты экспериментов и сам попытался лечить пациентов, опробовав его методы в клинике, и добился успеха. Затем этот невысокого роста благородный доктор из клиники Нанси на Рю-Грегуар с моральным мужеством, которым обладают великие души, выступил в роли последователя и защитника страдальца Льебо, а также интерпретатора его идей. Разумеется, со временем он привлёк всех остальных сотрудников медицинского факультета и людей, не связанных с медициной, таких как профессор Лигуа и других, ныне прославленных деятелей. В итоге школа терапевтического внушения в Нанси стала реальностью, а Бернгейм – её пророком. Изначально её главным соперником была школа Шарко в Ла Сальпетриере, в которую входило несколько очень умных и всемирно известных учёных, отстаивавших её позиции, поэтому теперь вся медицинская наука, изучающая психику человека, состоит из двух направлений, ведущих друг с другом ожесточённые споры на всех фронтах.
В один прекрасный день я постучал в тяжёлые деревянные ворота усадьбы доктора Льебо, стоя перед ними почти как паломник перед святыней. Вскоре мне открыли. Передо мной стоял серьёзного вида пожилой джентльмен с короткими седыми волосами и густой бородой, прямым носом, мужественным ртом, пронзительным взглядом и широким высоким лбом, сильно скруглённым вверху, что, согласно френологии, указывает на высокие интеллектуальные способности. Он вежливо поклонился. Я представился и показал ему свою визитную карточку, после чего пожилой джентльмен очень сердечно поздоровался, схватив меня за руку, и сказал, что хорошо знает меня через наших общих друзей. Затем он попросил меня войти. И мы пошли по гравийным дорожкам небольшого тенистого садика, густо засаженного цветущими кустарниками, фруктовыми и другими деревьями. Повернув направо, мы подошли к дому, и, поскольку стояла хорошая погода, мы расселись на садовых лавочках. После традиционного обмена любезностями мы завязали очень интересный и длинный разговор о гипнозе и близких ему предметах. Доктор Льебо представил меня своей жене и дочери, в которой, очевидно, он души не чаял. Затем они пригласили меня на обед, и доктор с заслуженной гордостью показал мне великолепную бронзовую статую Мерси «Давид, убивающий Голиафа», которая была подарена ему 25-го мая 1890-го года многими выдающимися врачами из разных стран мира по случаю его официального выхода на пенсию. Они приехали в Нанси из своих далёких стран, чтобы засвидетельствовать уважение ветерану психологической науки, и устроили ему публичный банкет, вручив на нём альбом со своими подписанными фотопортретами. Эти запоздалые почести старика никоим образом не испортили; говоря о них и о наступившей на склоне его дней настоящей триумфальной победе над фанатичными профессиональными предрассудками, с которыми ему пришлось бороться в течение двадцати долгих лет, он был предельно скромен и сдержан. Я в шутку сказал ему, что скульптор Мерси отлично символизировал в своей бронзе битву доктора с Невежеством и его победу над ним. В своё время я встречал много великих людей, но никто из них не носил это величие более скромно и непритязательно, чем доктор Льебо. У меня есть список авторов этого поздравительного альбома, насчитывающий шестьдесят одного человека, которые являются широко известными и в большинстве выдающимися представителями медицинской профессии из Германии, Австрии, Бельгии, Бразилии, Канады, Испании, США, Франции, Великобритании, Голландии, Италии, России, Швеции и Швейцарии. В «Ревю-де-л'Ипнотизм» за июнь 1891-го года приведён полный отчёт о банкете и трогательных речах М. Дюмонпалье из Парижа, Ван Рентергхема из Амстердама и ответ доктора Льебо. Доктор ван Рентергхем озвучил примечательный факт:
«В истории часто случается (увы, слишком часто!), что пионеры и родоначальники какого-то направления деятельности в качестве единственной награды за все свои усилия и жертвы получают только презрение и оскорбления. Можно по пальцам пересчитать примеры замечательных жизней этих людей, которые в итоге оканчивались в почестях и славе. Но в нашем случае мы имеем дело с редким фактом, и, помня о несправедливом отношении человечества к своим благодетелям, которых оно так часто заставляло страдать, мы действительно счастливы встать на путь борьбы с несправедливостью, жертвой которой долгое время оставался один неутомимый труженик, тем более что эту несправедливость он сносил самым благороднейшим образом. Чаще всего великие души, которых отвергает общество, впадают в отчаяние и человеконенавистничество. Но давайте открыто скажем, что нельзя представить себе человека более мягкого и человеколюбивого, чем уважаемый мсье Льебо. Александр фон Гумбольдт заметил, что первое условие раскрытия гения есть терпение. Думаю, что вы согласитесь со мной, если я скажу, что в этом отношении мсье Льебо превзошел всех гениев своего времени».
Я цитирую эти слова в подтверждение моей оценки этого замечательного альтруиста, в компании которого я прекрасно провёл время, когда нанёс ему визит.
Когда я начинаю думать про внушение, то прихожу к выводу, что все мы практикуем его каждый день – как родители, прививающие детям наши правила поведения; как бизнесмены, убеждающие в своих интересах друг друга; как адвокаты, убеждающие присяжных и судей; как проповедники, завоёвывающие сердца людей в наших сектах; и как священники, ревностно поддерживающие чистоту наших вероисповеданий. Также и врач лечит своего пациента, вселяя в него надежду на выздоровление и веру в эффективность лекарств; также и флаги, которые мы видим на передовой, есть форма демонстрации того, что народ чтит своих героев; также и любовник сулит семейное счастье своей возлюбленной; и везде то же самое во всех аспектах спутанного клубка человеческих взаимоотношений. Вдобавок, с помощью практики йоги мы учимся прививать себе самоконтроль и развивать скрытые духовные способности. С рождения и до самой смерти весь род человеческий взаимодействует друг с другом посредством обмена мыслями, называемого психическим внушением, и путём смешивания аур, что приводит к появлению взаимной симпатии; в идеале итогом всего этого должно стать воцарение господства доброй воли на земле и взаимная братская любовь всех народов, но это случится в тот далёкий день, когда человечество достигнет определённой стадии развития. И современным исследователем этой силы, которую можно использовать во благо, как это делают боги, или в зло, как это делают демоны, движимые адским эгоизмом, был доктор Льебо, основатель школы гипнотизма в Нанси.
Двадцать первого августа я уехал из Нанси и направился в Спа через Лонгви и Люксембург. Из-за головотяпства служащих железнодорожной станции мне пришлось сделать крюк в 50 лиг, поэтому мне не удалось побывать на поле битвы Мар-ле-Дюк, где в 1870 году состоялась кровопролитная битва между французами и немцами. Переночевав в Люксембурге, я добрался до Спа только к полудню следующего дня. Поводом для моего визита в этот город явилась встреча с одной американкой, которая была очень преданным членом нашего Общества. Несомненно, серьёзный человек почувствует глубокое презрение к высшему обществу, когда увидит, как его представители тратят своё время на пустые развлечения в игровых залах модных морских курортов. Только представьте себе множество взрослых, вероятно, интеллигентных мужчин и женщин, которые толпятся у длинного стола, на котором несколько маленьких механических игрушечных лошадей с сидящими на них верхом маленькими жокеями бегут к финишу! И эти люди доводят себя до состояния нервного возбуждения и ставят огромные суммы на то, какая из этих маленьких лошадей придёт первой! В лучшем случае, это же детская забава! Сторонний наблюдатель с трудом может понять смысл этой жалкой траты времени; и как же далеки от понимания настоящего достоинства человека эти разодетые бездельники, словно запас их душевных сил истощился сразу же после того, как они появились на свет!
Для путешествующего американца всегда интересно посмотреть на настоящего короля, поэтому я был рад встретиться и обменяться приветствиями с высоким, красивым и имевшим солдатскую выправку королём Бельгии, который совершенно непринуждённо прогуливался в толпе со своей женой и дочерью.
По прибытии в Лондон я увидел, что большинство сотрудников Штаб-квартиры разъехались на каникулы, но миссис Безант осталась, и у меня была возможность услышать, как она читает великолепную лекцию перед Ложей Блаватской на тему «Восток и Запад: будущее Теософского Общества». Двадцать восьмого августа я отправился в Кентербери, чтобы увидеться с моим дорогим старым другом Стейнтоном Мозесом, самым блестящим писателем на тему спиритизма, известным как «М. А. (Оксон)». Нет двух мужчин, которые были бы более сильно привязаны друг к другу, чем мы с ним; наша дружба, начавшаяся с переписки, когда я ещё находился в Нью-Йорке, продолжала оставаться крепкой, невзирая на все возникавшие разногласия и трения между нашими движениями, соответственно спиритуалистами и теософами. Для меня воспоминание об этом визите в Кентербери – одно из самых приятных, так как мы замечательно провели время за задушевной беседой, побродили по древнему городу и посетили собор. И сейчас я вспоминаю, словно вижу картину, как он стоял на железнодорожной платформе, смотрел вслед моему уходящему поезду и махал мне рукой на прощанье, которому суждено было стать последним, разумеется, только в этом воплощении.
Вернувшись в Лондон, я сопровождал миссис Безант, когда мы пошли с ней в «Зал Науки», чтобы услышать её прощальное обращение к секуляристам. Имея поразительную неспособность к самоанализу, лидеры этой партии проголосовали за то, чтобы запретить ей читать лекции по Теософии, если она хочет продолжать выступать с трибуны секуляристов. Бедняги не ведали, что фактически они учреждают новое вероисповедание, Неверие, и присваивают себе дисциплинарную власть над вольнодумцами своей же партии. Анни Безант внесла в это движение почти все его идеалы и культуру, накинув на его грубое иконоборчество переливающуюся всеми цветами радуги вуаль своей собственной утонченности и красноречия. И если у секуляристов мистер Брэдло был Геркулесом, воплощавшим силу, то она – Ипатией, воплощавшей культуру и притягательное красноречие. Несмотря на то, что секуляристы могли позволить себе потерять её меньше всего, всё же они оказались слишком близорукими и не предвидели, что неизбежным результатом их умышленной тирании явится переход её от них к Теософии, которая не только допускает свободу мысли и действия, но и их пропагандирует.
Я сидел рядом с ней на трибуне, а в это время она обводила взглядом большую аудиторию интеллигентных лиц, и мне становилось очень грустно от мысли, что эти замечательные первопроходцы новой эры развития религии так глупо теряют своего лучшего друга. Обращение миссис Безант звучало пафосно, поскольку она заявила, что её позицию пытаются истолковывать ложно и указала на насущную необходимость оставаться верной основному принципу её партии, сохраняя полную свободу действий в соответствии со свободой совести. Очевидно, что на большинство присутствующих это выступление произвело глубокое впечатление; и, судя по аплодисментам, я подумал, что если в тот момент был бы проведён опрос мнений, то её попросили бы остаться со старыми друзьями, с которыми она столько лет боролась с расхожими суевериями и фанатичными предрассудками. Но критический момент был упущен, так как в зале ни у кого не хватило смелости встать и сделать необходимый шаг в этом направлении; поэтому мы с ней вышли на улицу и по дороге домой выразили друг другу сочувствие по поводу будущего секуляристов.
Благодаря тому, что это обращение было полностью опубликовано в «Дэйли Кроникл» и прокомментировано практически всей британской прессой, я могу привести из него несколько выдержек, чтобы раскрыть общий смысл её аргументов. Она сказала, что 28-го февраля 1875-го года она впервые поднялась на эту трибуну, чтобы выступить перед аудиторией Вольнодумцев. Она писала для «Национального реформатора» под псевдонимом «Аякс», который она выбрала потому, что когда этого могучего героя и его армию окружила тьма, по преданию с его уст сорвались слова: «Света, больше света!» Затем она произнесла благородное признание: «Именно этот зов к свету и стал лейтмотивом всей моей интеллектуальной жизни. Так было раньше, так есть и сейчас: куда бы я ни направилась, через любые трудности меня ведёт свет». После этого она проникновенно рассказала о близкой дружбе между ней и мистером Брэдло, и добавила, что, в первую очередь, Чарльз Брэдло заботился о том, чтобы партия Вольнодумцев оставалась свободной от любых узких доктрин и верований; а ведь это было в неспокойные дни 1875-1876-ых годов, когда разбивали их окна, бросали в них камни, а они сами ходили по улицам в зал заседаний и обратно, побитые палками. Она сказала, что порвала с христианством в 1872 году, причём порвала с ним раз и навсегда; и в отношении её позиции в то и в настоящее время она больше ничего не может ни добавить, ни пояснить; она придерживается тех же взглядов, что и прежде, и с переходом в более новый свет Теософии её возвращение в христианство «стало ещё более невозможным, чем в старые времена Национального Секуляристского Общества». Она провела резкую грань между двумя совершенно разными школами материализма, одна из которых «абсолютно не заботится о человеке, но только о себе самой; она ищет только личную выгоду и заботится только о насущном». «С этим материализмом ни я, ни те, с кем я работала, не имели ничего общего. (Аплодисменты). Это материализм, который разрушает величие человеческой жизни; материализм, который могут разделять только деграданты. Такой материализм никогда не проповедовался с этой трибуны; также ему не учили и в специальных училищах, в стенах которых побывало множество благороднейших умов и чистейших сердец. Я не могу упрекнуть в подобном материализме таких людей как Клиффорд и Чарльз Брэдло и никогда не буду этого делать. (Аплодисменты). Я знаю, что их философии, заключающейся в том, чтобы самозабвенно работать, в жизни способны придерживаться немногие, и в этом состоит великий урок человеческой жизни. Однако в мире есть проблемы, которые материализм не только не решает, но которые он объявляет неразрешимыми – вот трудности, с которыми материализм не может справиться, утверждая, что эти проблемы навсегда должны остаться для человека непреодолимым препятствием. И я вскрывала проблему за проблемой, а научный материализм не мог их решить. При этом всё это было фактами – я столкнулась с фактами, которые моя философия не могла объяснить. И что мне было делать? Я должна была сказать, что мои знания о природе исчерпывающие, несмотря на то, что это была иллюзия, поскольку обнаружились новые факты? Я так и не усвоила взгляды материалистической науки. Когда я поняла, что существуют другие факты бытия, отличные от того, как их видели материалисты, я продолжила свои изыскания, хотя первоосновы уже зашатались. Твёрдо решив не отступать от поисков истины, даже если её лицо окажется отличным от того, которое я ожидала увидеть, я прочитала две книги мистера Синнетта, и они пролили ясный свет на большое количество фактов, которые в истории человечества всегда оставались необъяснёнными. Эти книги продвинули меня не слишком далеко, но открыли передо мной новое направление исследований, и с тех пор я начала искать другие подсказки. Но до начала 1889-го года мне не удалось найти ничего определённого. Тогда и ещё раньше я проводила эксперименты в области спиритизма и столкнулась со многими фактами, равно как и со множеством глупостей. (Аплодисменты). В 1889 году мне дали почитать одну книгу – книгу Е. П. Блаватской под названием «Тайная Доктрина». Полагаю, что мне дали её почитать, так как знали, что в той или иной степени я помешана на таких темах. (Смех и аплодисменты). Изучив эту книгу, я поняла, что нашла то, что искала, а затем попросила познакомить меня с её автором, чувствуя, что тот, кто её написал, может мне кое-что рассказать о пути, которым бы я могла пойти».
После защиты мадам Блаватской и Теософского Общества, она перешла к впечатляющему по силе заключению:
«Каждый месяц после смерти мадам Блаватской приносит мне всё больше и больше света. Я отважусь вас спросить, мудро ли полагать, что вы правы и что во вселенной нет ничего, чего бы вы не знали? (Зал замер). Эта позиция таит в себе опасность. Её придерживались и в прежние дни, но она всегда подвергалась резкой критике. Она была принята и римской церковью, и протестантской. Если сейчас она будет принята и партией Вольнодумцев, то должны ли мы рассматривать эту партию как единственного и конечного обладателя знаний, которые никогда не смогут быть углублены? Однако это именно та позиция, которую вы занимаете в настоящее время. (Возгласы «Да», «Да», «Нет», «Нет», аплодисменты и свист). По какой причине я покидаю вашу трибуну? Почему я так делаю? Я скажу вам. Потому что ваше Общество само заставляет сделать это. Это моё последнее выступление, так как когда залом завладевает Национальное Секуляристское Общество, мне не позволяется говорить что-либо, противоречащее принципам и целям этого Общества. (Зал замер). Теперь я никогда не буду выступать при таких обстоятельствах. (Аплодисменты). Я не порвала с великой Англиканской церковью и не отказалась от своего социального статуса, чтобы мне можно было выходить на эту трибуну и говорить то, что я должна была говорить. (Аплодисменты). Наш покойный лидер никогда бы этого не сделал. (Аплодисменты). Я не оспариваю право вашего Общества ставить какие-либо условия, которые вам нравятся. Но, мои друзья и братья, мудро ли это? Я считаю, что говорящий с трибуны имеет право выйти за рамки всех ограничений кроме темы своего выступления. Если вы окажетесь правы, дискуссия не пошатнёт вашу трибуну; если же нет, она внесёт свои коррективы. (Аплодисменты). Хотя я признаю ваше право отстранить меня от дел, я глубоко сомневаюсь в мудрости этого решения. (Зал замер).
Прощаясь с вами, у меня нет других слов, кроме слов благодарности. В этом зале в течение почти семнадцати лет я неизменно встречала доброту, беззаветную преданность и готовность всегда мужественно меня поддержать. Без вашей помощи я была бы сломлена ещё много лет назад; без любви, которую вы мне дарили, моё сердце было бы разбито очень-очень давно. Но даже вам я не позволю заткнуть себе рот; также ради вас я не буду давать обещание не говорить о том, что, как я теперь знаю, является правдой. (Аплодисменты). Я совершу предательство по отношению к правде и совести, если позволю кому-либо встать между моим правом говорить и тем, что, как мне кажется, я поняла. Поэтому отныне я должна буду говорить в других залах, но не в вашем. Впредь в этом зале, отождествлённым с такой сильной борьбой и земной болью, с такой огромной радостью, которая только может существовать, я буду чужаком. Для вас, мои друзья и товарищи столь многих лет, о которых я не сказала ни одного грубого слова с тех пор, как отошла от вас, у меня нет других слов, кроме слов благодарности. И я прощаюсь с вами, чтобы выйти в жизнь без многих моих друзей, но с чистой совестью и добрым сердцем. Я знаю, что те, кому я торжественно обещала служить верой и правдой, чисты, светлы и правдивы. Я бы никогда не покинула вашу трибуну, если бы меня не заставили это сделать. Теперь же я должна принять свой уход, если ему суждено состояться. И сейчас я прощаюсь с вами до конца этой жизни».
Свои последние слова она произнесла с сильным волнением. Было видно, что она тронула сердца большинства присутствующих, так как на глаза многих из них навернулись слёзы, и когда она покидала трибуну, зал разразился долгими оглушительными аплодисментами.
_______________________________
1 – скамоний – растение из семейства вьюнковых, смола из корней этого растения раньше употреблялась в медицине как сильное слабительное. – прим. переводчика
2 – шпанская мушка – вид жесткокрылых из семейства жуков-нарывников; выделяют секрет, очень сильно раздражающий животные ткани и вызывающий образование пузырей. – прим. переводчика
Пер. с англ. Алексея Куражова
(376)(17).jpg)
28.09.2020 10:34
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".