Листы старого дневника. Том III. Главы XXIII, XXIV. Генри С. Олькотт
Е.П. Блаватская и Генри С. Олькотт. 1884
ГЛАВА XXIII
ПРОШЕНИЕ ОБ ОТСТАВКЕ
Живя в стране, где в писке ящерицы, крике и полете птиц, а также в других многочисленных природных явлениях усматриваются приметы и предзнаменования, совсем не удивительно, что через какое-то время ты и сам в той или иной степени начинаешь верить в них, а какое-то из ряда вон выходящее событие заставляет видеть в нём возможное оккультное значение. Проснувшись утром 7-го октября (1885 года), я испытал весьма неприятные чувства. Прекрасный портрет одного из Учителей лежал перевернутым на полу головой вниз, соскочив ночью с гвоздя, на котором он висел в моей комнате1.
Верёвка, словно ножом, была перерезана, картина перелетела через высокий книжный шкаф и оказалась прислонённой к его стеклянным дверям, нисколько их не повредив. Сама же картина за исключением одного угла, где её тяжёлая позолоченная рама была немного повреждена, тоже не пострадала. Я был поражён и сильно огорчён этим происшествием, приписав его происхождение «недовольству Учителя» за какую-то серьёзную ошибку, которую я допустил. Я стоял, глядя на портрет, и долго размышлял, пытаясь припомнить какой-нибудь свой грех, несделанное или неверно сделанное дело, за которое бы я мог получить такой феноменальный упрёк, но ничего не вспоминалось. Вдобавок аккуратный разрез верёвки, исключавший самопроизвольный разрыв её волокон, отсутствие повреждений холста после падения картины и её удара о выложенный кафелем пол придавали происшествию ещё больше таинственности. Никто, с кем я советовался, не мог дать мне разумного объяснения случившемуся, и я переживал весь день. В конце концов, загадка разрешилась сама собой. Оказалось, что причиной падения картины явились белки, заполонившие наш дом и устроившие себе гнёзда в выдвижных ящиках нашей мебели, а также на полках за книгами, нанеся нам немало всякого вреда. Они грызли верёвку, чтобы добыть волокнистый материал для строительства своих гнёзд, поэтому, вероятно, из-за трения разволокнившейся верёвки картина соскочила с гвоздя довольно плавно. Но это не ослабило моего возмущения маленькими грызунами, и я очень рассердился, представив невосполнимую утрату, которая бы последовала в случае разрыва холста, запечатлевшего божественный лик Учителя. Поэтому я сразу же установил проволочные сетки во всех дверных проёмах и в окнах тех комнат, где требовалась защита от этих маленьких симпатичных, но вредоносных созданий.
Я не помню, упоминал ли я о предложении, высказанном одним эксцентричным членом нашего Общества, который предложил выкупить наш «Теософ», чтобы вместо него начать выпуск нового журнала под названием «Карма». Во всяком случае, такое предложение мне было сделано, и я преподнёс его Е. П. Б. как отвлечённую новость, никак не ожидая от неё того, что она подумает, будто я воспринял его всерьёз. Однако в один прекрасный день я получил от неё каблограмму2 с отказом продавать наш журнал (которая стоила ей, как она мне потом написала, сорок марок или два фунта!).
Затем от неё пришло письмо, в котором она говорила, что она «скорее позволит отрубить себе руку», чем продать наш журнал! Напоследок она добавила несколько нелестных замечаний в адрес человека, сделавшего это предложение.
Через несколько дней я выступил в зале Пачиаппах с лекцией «Что угрожает индийской молодежи». Представители индийских школьников записали эту лекцию, чтобы потом опубликовать её за свой счёт. Впоследствии было продано несколько тысяч её экземпляров. В той лекции я рассказал индийской молодёжи, что угроза для неё, прежде всего, заключается в изъятии правительством из структуры их образования религиозной составляющей, а также в антинационалистической пропаганде миссионеров, замысел которых заключается в том, чтобы искоренить почитание индусами своей национальной религии, являющейся для них стимулом ко всякого рода деятельности, их ориентиром и путеводной звездой. Украсть религию у индуса – означает пустить его переплывать океан жизни на корабле без штурвала. По сути, это идея с самого начала проходила красной нитью через все наши учения в Азии, что в итоге привело к открытию миссис Безант Центрального Индуистского Колледжа в Бенаресе. Таков был урожай через двадцать лет после посева мыслезёрен.
В ноябре я отправился в Карур и открыл там местный филиал нашего Общества. В храме этого города похоронен один из восемнадцати Сиддхи, или высоких адептов, почитаемых в Южной Индии, по имени Карура, и, согласно народной традиции, он всё ещё жив и сидит в своей гробнице в состоянии самадхи.
По возвращении домой мы с «Анандой» долго занимались планированием, измерениями и расчётом стоимости реконструкции фасада и портика нашего дома. Это вылилось в строительство нашего нынешнего конференц-зала. Опираясь на наши тщательные расчёты, мы решили, что такой зал можно построить за 2500 рупий, тогда как план, утверждённый на предыдущем Съезде, предполагал строительство отдельного здания и предусматривал для этого затраты в размере около 15000 рупий. На следующий день наш план утвердили местные советники нашего Общества, мистеры Р. Рагхунатх Роу, Р. Шринивас Роу и Т. Субба Роу, и рабочие тут же принялись за дело. И с этого дня строительство пошло такими темпами, которые, скорее, характерны для Америки, чем для медленно раскачивающейся Индии. В ходе работ были построены фундаменты и подпорные конструкции, сделана грунтовая насыпь, а вход в помещение выложен мраморными ступеньками. Затем на столбах соорудили временную крышу из пальмовых листьев и обтянули её белой хлопчатобумажной тканью, после чего произвели внутреннюю отделку помещения и развесили хрустальные люстры. Таким образом, зал был подготовлен к приёму гостей всего за двадцать семь дней, за вычетом четырёх дней, когда шёл сильный дождь. Съезд открылся в обычное для него время (27-го декабря) в только что построенном здании, и все делегаты выразили полное удовлетворение новым местом его проведения. Тогда же была сделана фотография пустого конференц-зала, которая теперь имеет исторический интерес. Новая постройка позволила нам сэкономить в 1885 году 400 рупий, которые мы должны были бы заплатить за аренду временного пандала, или вигвама. Строительство обошлось нам в 2600 рупий, то есть, на сто рупий больше, чем по предварительной оценке.
В это же время из Франции пришла обнадёживающая новость. Стало известно, что, по меньшей мере, четыре или пять ведущих французских журналов приняли к публикации серьёзные статьи на теософские темы, написанные первоклассными авторами. Но общественное сознание Франции уже много лет не интересовалось обсуждением метафизических вопросов. Друзья этой «многострадальной страны» и её жизнерадостных и полных энтузиазма жителей, особенно американцы, бросая на Францию свой внимательный взгляд, уже давно опечалены её духовным состоянием. В ответ на грубый материализм произошло возвращение поверхностных верований, о чём свидетельствуют паломничества в Лурд и другие святыни для привилегированного класса, а также общественный резонанс по поводу иеремиады3 мадемуазель Куэдо (Mlle. Couêdon) и большое внимание, уделяемое теме гипнотизма.
Но известные люди Франции, по-видимому, помешаны на деньгах и ищут чувственных наслаждений. Таким образом, сель эгоизма сметает всё на своём пути. Я боюсь, что книги Золя совсем ничего не преувеличивают, а представляют собой фотографии общества. Моральное разложение, ранее ограниченное изнеженной аристократией, уже поразило средний класс и теперь пожирает крестьянство. Такое впечатление у меня сложилось на основании не только личных наблюдений во время частых поездок во Францию, но в ходе длительных бесед с людьми самого высокого социального статуса с наиболее консервативными взглядами, которые признавали вышеизложенное - как факты, и по поводу них сильно печалились. Когда страна опускается так низко, что коронует порок и высмеивает добродетель; когда она заваливает витрины магазинов порнографическими книгами и картинками, и толпы народа наводняют театры, чтобы увидеть, как бесстыжие девицы раздеваются на сцене, которые также позируют фотографам, делающим похотливые фотографии, а затем продающим их тысячами; когда стал возможен случай Дрейфуса, свидетельствующий о конце личной свободы и гражданского права; когда всё это присутствует в стране, зачем же тогда говорить с широкой публикой о теософии и призывать народ подняться до высшего идеала человеческого совершенства? Но всё же дела не так плохи, да они и не могут быть так плохи, если в стране есть много искренних благородных душ, пока пребывающих в меньшинстве. Так давайте же пошлём капитану Курмэ, доктору Т. Паскалю, М. Гиллару и их маленькой компании доблестных тружеников наши сердечные горячие молитвы за успех их усилий по распространению теософских учений в этой солнечной дружелюбной стране, колыбели множества героев, гениев, великих учителей, боговдохновенных поэтов, учёных и мастеров искусств.4
Что касается меня, то я никогда полностью не отчаюсь состоянием дел во Франции, если только она не совершит национальное самоубийство. Что же, в добрый час!
В том же декабре мистер У. Т. Браун, «бедный Браун», литературный герой доктора Гартманна и мистера Р. Харта, опубликовал свой автобиографический памфлет под названием «Моя жизнь», который огорчил его друзей в Адьяре. Этот памфлет изображает мистера Брауна серьёзным молодым человеком, но эмоциональным, сентиментальным и совершенно неприспособленным для практической жизни в мире. Он метался из стороны в сторону прежде, чем прийти к нам, и с тех пор делал это очень много раз. По последним сообщениям, он стал католиком, облачился в рясу священника, но проходил в ней всего несколько дней, после чего снова стал мирянином. Теперь он преподаёт в католическом колледже мадрасского округа; он женился на вдове евразийского происхождения, даме зрелого возраста. Пусть же он преуспеет на избранном им поприще и найдёт то спокойствие, о котором так долго мечтал.
С 23-го декабря начали прибывать делегаты Десятого Ежегодного Съезда Теософского Общества, переполняя все идущие к нам поезда и пароходы. Это продолжалось вплоть до 27-го числа, когда Съезд начал свою работу. В числе тех, кого встретили очень радушно, был президент Международного Антививисекционного Общества (Германия) барон Эрнст фон Вебер, представлявший Немецкий Филиал нашего Общества. В своём ежегодном обращении я обрисовал историческую ретроспективу первого десятилетия Теософского Общества, а также кратко рассказал о развитии нашего движения во всех частях мира. Затем я обратился к делегатам Съезда с настоятельной просьбой о создании на территории нашей штаб-квартиры библиотеки литературы Востока, рассказав, как мы помогали возрождать изучение санскрита в Индии и открывали санскритские школы. В качестве доказательства своих слов я привёл единодушные высказывания индийской прессы о наших делах на благо индийской нации. «Это ненормально», – сказал я, – «что в нашей Штаб-квартире нет библиотеки на санскрите! Нам следует привлечь в Адьяр самых талантливых браминов-пандитов, а также самых крупных западных учёных-востоковедов, которые смогут осознать масштаб и ценность нашей библиотеки. Если мы и наши преемники исполним свой долг до конца, то превратим Адьяр во вторую Александрию, и на этой прекрасной земле возникнет новый Серапеум5. …
Может показаться странным, что мы упоминаем такие величественные исторические памятники в связи с нашим зарождающимся Теософским движением, но, уважаемые джентльмены, подождите лет двадцать, и вы увидите, во что оно превратится! В настоящее время мы всего лишь агитаторы и бедные учёные, едва ли способные преодолевать препятствия. Но давайте сохранять в душе бесстрашие и непоколебимую веру в себя и в наше дело, и тогда, возможно, в дальних странах и самым неожиданным образом найдутся друзья, которые пожнут лавры непреходящей славы, связав свои имена с нашей долгожданной библиотекой и музеем в Адьяре». Я предложил начать эту работу в ознаменование завершения первого десятилетия жизни Теософского Общества. И как же сбылось моё пророчество? Посмотрите, как появились наши друзья, не являющиеся тогда членами нашего Общества – Карл Х. Гартманн из Брисбена, Чарльз А. Уайт из Сиэтла, Анни Безант из Лондона, Сальвадор де ла Фуэнтэ и другие. Они помогли нам своими деньгами и влиянием, чтобы укрепить наше Общество и построить Адьярскую библиотеку. А ведь я думал, что это произойдёт не раньше, чем через двадцать лет. В то время у нас было всего лишь несколько сотен книг и ни одного древнего манускрипта, тогда как сейчас мы располагаем 16000 томами в двух открытых нами прекрасных библиотеках, и перспектива их крупного пополнения со временем вырисовывается всё чётче. И сегодня со всей убедительностью, на которую я только способен, я вновь призываю членов нашего Общества и сочувствующих ему лиц прилагать все свои усилия для ускорения прихода того дня, когда учёные будут совершать паломничество в Адьяр, чтобы поработать с лучшим собранием литературы Востока в мире.
В том же официальном обращении я подал прошение об отставке с поста президента. Я сказал: «если вы удовлетворите моё прошение, то я с радостью погружусь в исследования и самосовершенствование, которые для меня так сильно притягательны и которыми до этого времени я не мог заниматься в силу необходимости. Сейчас для этого самое подходящее время, так как я уже отслужил свои десять лет и должен дать шанс продемонстрировать свои способности другому человеку. Я прошу вас отнестись к моей просьбе серьёзно. … Поэтому я искреннее и всерьёз надеюсь, что вы не поддадитесь никаким личным симпатиям ко мне и отбросите мысли о связывающей нас вместе братской привязанности, когда из числа наших коллег будете выбирать моего преемника, который сможет наилучшим образом возглавить наше движение в следующем десятилетии».
Разумный человек знает о своих ограничениях лучше, чем кто бы то ни был, и я всегда убеждался, что самый главный административный пост в таком крупном обществе, как наше, должен занимать человек, который лучше и способнее меня. Я имел все преимущества раннего образования, которое могли предоставить лучшие американские школы и университеты. Но, как и сотни других сыновей из добропорядочных семей, я потерял время, которое следовало бы потратить на учёбу, поскольку никогда не предполагал, что когда-нибудь меня призовут заниматься такими серьёзными общественными делами, как наши. Меня не волновали никакие почести, и я совершенно искренне просил, чтобы Съезд позволил мне уйти в отставку и избрал моего преемника. Но мои слишком мягкие коллеги не услышали моих слов. Во второй день работы съезда, когда я временно отсутствовал, а заседание вёл генерал-майор Г. Р. Морган, была принята резолюция с просьбой к мадам Блаватской вернуться в Адьяр сразу же после своего выздоровления. В этой резолюции утверждалось, что «обвинения, выдвинутые против неё врагами, не были доказаны, а наша привязанность и уважение к ней остаются неизменными»; что «президент-основатель своим неустанным рвением, самопожертвованием, мужеством, трудолюбием, добродетельной жизнью и умом завоевал доверие членов Общества и снискал расположение людей во всём мире; (2) что делегаты нынешнего Съезда не могут даже допустить мысли о том, что он покинет Общество, для которого он так много сделал и благополучно провёл его через различные испытания благодаря своему благоразумию и практической мудрости»; что делегаты «просят президента-основателя Теософского Общества продолжать бесценное служение ему до последнего».
Я надеюсь, что читатель простит меня за то, что я привожу здесь эту весьма лестную резолюцию, но я делаю это ввиду её исторической ценности. В ней было сказано, что политика, которой основатели Общества придерживались на протяжении первых десяти лет его жизни с самого начала, получила одобрение; что коллеги Е. П. Б. относились к ней с непоколебимым доверием и любовью, несмотря на жестокие нападки миссионеров и их союзников; что продолжительность «ссылки» Е. П. Б. полностью зависела от состояния её физического здоровья и что её возвращения ждали с радостью; наконец, что все наши коллеги хотели, чтобы я пожизненно оставался на посту президента Теософского Общества. Какой общественный деятель не был бы рад и горд, получив письменное подтверждение того, что его коллеги полностью удовлетворены тем, как он исполнил свой долг? И как же грустно наблюдать нечестную и полную лжи политику, которой придерживаются лидеры партии, отделившиеся от Общества под руководством ныне покойного мистера Джаджа! Бедные дети, не имеющие практического опыта!
На третий день работы Съезда была принята резолюция, утвердившая план, предложенный президентом-основателем. Он касался завершения строительства конференц-зала и здания библиотеки на санскрите, а также картинной галереи, и мне было «предложено проводить его в жизнь как можно скорее».
В докладе секретаря-регистратора говорилось, что в течение прошедших десяти лет было открыто 117 филиалов Общества; что два его основателя внесли около 35000 рупий в копилку Общества, и что следующий год мы встречаем с почти пустой кассой, но с безграничной уверенностью и энтузиазмом. В целом Съезд оказался очень успешным и закрылся на волне самых тёплых чувств и всеобщего удовлетворения. Одним из самых приятных моментов Съезда явилась пылкая выразительная речь, произнесённая на праздновании годовщины нашего Общества в зале Пачаиаппах профессором Г. Н. Чакраварти, делегатом от Северо-Западной провинции.
Однако в дни проведения Съезда в Народном парке Мадраса произошла страшная трагедия. На проходившей там Народной ярмарке случайно загорелось несколько магазинов и ограждений из пальмовых листьев, и в возникшем пожаре заживо сгорело около трёх или четырёх сотен человек, поддавшихся панике. Я упоминаю об этом событии потому, что волна агонии, созданная им в астральном свете, докатилась до Е. П. Б. в её доме в Бельгии и стала причиной её очень сильного переживания за нашу безопасность. О случившемся она рассказывает следующее:
«ОСТЕНДЕ, 4-ое января 1886 года.
«Мой ДОРОГОЙ ОЛЬКОТТ! Первый раз в жизни я провела весь первый день Нового года за сигаретой в полном одиночестве, словно в могиле. Весь день рядом со мной не было ни души, так как графиня уехала в Лондон, и кроме Луизы (её служанки) в нашем большом доме не осталось никого. Но произошла странная вещь. Весь день я писала, и когда мне понадобилась одна книга, я встала и подошла к своему столу, над которым висит фотография Адьяра и нашей реки. Накануне, 27-го декабря, я очень долго и пристально всматривалась в неё и пыталась представить, что вы все там делаете. Но в тот (новогодний) день, занятая окончанием написания «архаического периода», я совершенно не думала об Адьяре и всех вас. Внезапно я увидела, как вся картина будто бы загорелась, объятая пламенем. Я испугалась, подумав, что это произошло из-за прилива крови к моей голове, и снова взглянула на фотографию, однако река, деревья и дом сверкали отблесками огня. Волна пламени, подобная длинному языку змеи, дважды пересекла реку, лизнула деревья и наш дом. Но затем огонь отступил, и всё исчезло. Я сильно удивилась и ужаснулась, предположив, что в Адьяре произошёл пожар. Именно такая мысль пришла мне в голову первой. В течение двух дней весь Остенде был пьян (после праздничных излишеств), и у меня не было газет. Какая же это была мука! Затем утром 2-го января я написала … (в Англию), умоляя его просмотреть газеты и узнать, не произошёл ли в тот день пожар в Адьяре или в Мадрасе. Третьего января он мне телеграфировал: «Большой пожар в Народном парке в Мадрасе. Сгорело 300 местных жителей. Не беспокойтесь». Сегодня я сама прочла сообщение об этом в «Независимой Бельгии». Что произошло? Почему я связала Адьяр с этим пожаром и сгоревшими 300 бедными индусами? Есть ли жертвы среди теософов? Я очень сильно беспокоюсь. Надеюсь, что вас там не было. Вы ведь в тот день не покидали Адьяр? Всё это ужасно. И этот юный дурак телеграфирует: «Не беспокойтесь, сгорело только 300 местных жителей!». Ну а я написала ему, что испытывала бы меньше «беспокойств», если бы жертвами пожара оказались 600 европейцев», сделав это в пику его наглости!».
Это был один из самых интересных психических феноменов. «Волна агонии», о которой я говорил выше, коснулась в первую очередь Адьяра в силу его близости к месту трагедии, и от меня перешла к Е. П. Б., с которой я так тесно духовно связан. То, что она увидела, как языки пламени направляются к нам с севера со стороны Народного парка через реку Адьяр, на южном берегу которой стоит наш дом, доказывает правильность моего объяснения. И об этой трагедии она узнала от меня так же просто, как в Сиднее (Новый Южный Уэльс) я узнал об её кончине, последовавшей в 1891 году в Лондоне. Мы называли друг друга «близнецами» и, по сути, оставались ими в отношении нашей работы, имея общность взглядов. И это вовсе не удивительно, учитывая то, как много мы работали вместе! К этому добавлю, что всё-таки один из членов нашего Общества в Мадрасе сгорел в этом пожаре. Мы посетили ту ярмарку вместе с мистером Купер Оукли и доктором Дж. Н. Куком и покинули её незадолго до начала пожара, и наш скорый уход только усилил ужас, вызванный этой страшной трагедией. Но мои мысли об этом пожаре не дошли до Е. П. Б., так как, по всей вероятности, она телепатически получила бы от меня более точную картину произошедшего.
Рядом с корпусом морской таможни, напротив Мадрасского порта, возвышается массивное двухэтажное кирпичное здание, украшенное снаружи черепичной мозаикой, в котором в настоящее время находится полицейский участок. Мне сказали, что оно было построено на деньги от продажи расплавившихся золотых и серебряных украшений, которые были найдены на ярмарочной площади в горе из сгоревших трупов. Тела жертв трагедии были изуродованы огнём до неузнаваемости, а все драгоценности превратились в бесформенные массы металла. У меня была мысль взять с собой ещё двух делегированных на наш Съезд леди, чтобы они могли увидеть эту ярмарку, но что-то (что же?) заставило меня про них забыть. Я содрогаюсь от мысли о том, что могло произойти, если бы они пошли вместе с нами. Будучи заворожёнными новым для них зрелищем, они заставили бы меня задержаться на ярмарке до начала пожара, а затем, охваченные паникой, оторвались бы от меня и бросились бы с обезумевшей толпой в разбушевавшийся огонь.
___________________________________
1 – Этот портрет был приготовлен для размещения в строящейся пристройке для картин в Адьярской Библиотеке.
2 – каблограмма – телеграмма, переданная по проводному телеграфу – прим. переводчика
3 – Иеремиада – это длинное литературное произведение, в котором автор горько оплакивает состояние общества, обличая его пороки наряду с лживой моралью и, как правило, предсказывая его скорый упадок. – прим. переводчика
4 – С момента публикации этих строк (1899) во Франции произошли большие изменения к лучшему. В этой стране наше движение увеличило свою численность в четыре раза.
5 – Серапеум в Александрии – храм, построенный Птолемеем III, и посвящённый Серапису. Помимо изображения бога в храме располагалось отделение Александрийской библиотеки. – прим. Переводчика.
.jpg)
ГЛАВА XXIV
ЦЕРЕМОНИЯ КРЕМАЦИИ НА ЦЕЙЛОНЕ
Сколько всего было сделано нами за первые десять лет существования Общества в плане практической деятельности, видно по следующим кратким статистическим данным. В октябре 1879-го года был основан «Теософ», а его первые десять томов1 содержали 429 страниц переводов с санскрита (напечатанных королевским октаво) и 935 страниц оригинальных статей, .jpg)
посвящённых восточным религиям, философии и науке, в основном написанных авторами восточного происхождения; мной было прочитано несколько сотен лекций, не считая сотен других, с которыми выступили наши коллеги из Индии, Америки и Цейлона; на Цейлоне было инициировано движение в поддержку буддистского образования, которое получило широкое распространение; в Индии началось строительство санскритских и англо-санскритских школ; один раз Е. П. Б. посещала Европу, и несколько раз это делал я сам; в Европе и Америке были открыты Филиалы и Центры нашего Общества; было опубликовано множество книг на разных языках; я проехал несколько тысяч миль по Индии и посетил большинство деревень в Приморских провинциях Цейлона; со всеми частями мира велась плотная переписка, и на рубеже одиннадцатого года в прекрасной Штаб-квартире, специально купленной для Общества, было начато строительство здания Адьярской Восточной Библиотеки.
Моя дневниковая запись за 1-ое января 1886 года гласит:
«Во имя Учителей и ради Их Дела я, Генри С. Олькотт, президент Теософского Общества, в этот день заложил первый камень в основание Санскритской Библиотеки и Музея в Адьяре. Единственными свидетелями этого явились Т. Виджиарагхава Чарлу и двое садовников. Импульс сделать это овладел мной так быстро (конечно, после того, как разровняли землю на месте предстоящего строительства), что я никого не пригласил даже из нашего дома».
Всё обстояло очень просто: никаких речей, музыки, процессий и всякой чепухи. Это было всего лишь настоящим началом огромной работы, явившейся выражением стремления, идущего из глубины души. И хотя его свидетелями могли стать не более двух-трёх человек, но, безусловно, оно должно было быть замечено там, где сидят Мудрецы и наблюдают за действиями людей.
Однако затем строительные работы были отложены на непродолжительное время, поскольку требовалось доработать план постройки, получить деньги и закупить материалы. Восьмого января я посоветовался с мистером К. Самбиах, членом Теософского Общества, отставным помощником инженера и нашим прекраснейшим коллегой насчёт строительства, и он в союзе с «Анандой» и мной согласился его возглавить. Я лично озадачился финансовым вопросом, и скоро мы были готовы к работе. Но первое, с чем мы столкнулись, были религиозные предрассудки каменщиков, поскольку они начинают новую работу только в благоприятные часы, и уговорить их сделать исключение невозможно. Субботним утром 16-го января наступил критический момент. Тогда позвали брамина, и в северо-восточном углу, где я начал копать траншею, он зачитал шлоки, а затем выложил вскрытый кокосовый орех вместе с красным порошком, орехами бетеля, листьями шафрана и манго на подносе. После этого он зажёг камфору и бросил её в густой дым от сгорания семян различных видов мелкого горошка (бобов), окропил место строительства водой из манговых листьев и произнёс множество мантр на санскрите, защищающих от воздействия вредоносных сил. Затем для умилостивления всевозможных голодных бхутов и пишачей, которые могли околачиваться рядом, вокруг огня разложили немного созревшего подорожника, обжаренного мелкого горошка, дроблёного риса и жжёного сахара. Напоследок траншею осыпали цветами, и на этом церемония завершилась. Теперь каменщики были готовы начать работу, и мы велели им к ней приступать. Мистер Самбиах, подойдя к делу профессионально, завёл учётную книгу, в которой очень тщательно и честно регистрировал каждую партию кирпича, песка, извести и других материалов, каждый фут тикового дерева и каждый день работы «кули». Мы втроём (он, Т. В. Чарлу и я) всегда тщательно согласовывали каждый шаг строительных или ремонтных работ, которые жёстко требовала проводить наша корпоративная собственность, и при этом руководствовались принципом максимальной экономии. Здесь необходимо упомянуть об этом, так как иногда немилосердно заявляется, что я потратил деньги на кирпичи и раствор. Конечно же, так говорят те, кто не обладает практическим опытом содержания недвижимости, подобной принадлежащему нашему Обществу. Эти люди не имеют ни малейшего представления о стоимости содержания таких крупных зданий, которые покупались, будучи построенными около сорока лет назад, и не понимают, что по мере роста Общества его площади должны увеличиваться, как это происходит в любой семье. Однако мы не будем дальше на этом останавливаться.
В своих записях за 3-е января я нашёл, что наш друг судья П. Шринивас Роу, член Теософского Общества, «во время проведения Съезда щедро оплачивал не только питание делегатов, но также и пандалы2, украшения и иллюминацию».
Он подготовил «Двайтистский Катехизис» для предложенной мною серии простейших пособий по древним религиям, и в это же время я отредактировал его рукопись для последующей публикации.
По окончании Съезда барон Эрнест фон Вебер отправился в короткое путешествие и 11 января уже вернулся, а затем 17-го числа отправился в Калькутту. Он был добродушным человеком и искренне шутил вместе со мной, чтобы позабавить постоянных индийских сотрудников нашей штаб-квартиры, причём к их же пользе. Вечером 15-го января он облачился в свой вышитый золотом парадный костюм с саблей, одел ордена, треуголку, шёлковые чулки, выходные туфли и многое другое, при этом сделав вид, что его отправили ко мне в качестве специального государственного посла, чтобы донести до президента Теософского Общества поздравления Его Величества с десятилетием нашей организации. Я попросил индусов расположиться в вестибюле по обе его стороны, а сам как церемониймейстер выдвинулся вперёд к украшенному колоннами главному входу, чтобы встретить и принять посла, которого затем я провёл по вестибюлю и представил присутствующим, перечислив его регалии и рассказав о целях его визита. После этого я обратился к нему как президент Теософского Общества, выслушал его обращение (носившее наставнический характер) и ответил на него в духе торжественной серьёзности. Затем я повесил на пуговицу барона маленький оловянный значок с изображением герба Е. П. Б., который я представил как орден с причудливым названием, умоляя носить его, чтобы продемонстрировать его августейшему правителю то почтение, с которым я отнёсся к братскому визиту его посла. Затем пародийный приём государственного посла расстроился, и мы с бароном смеялись от души, видя неподдельное удивление публики, вызванное его «экипировкой», о каждой детали которой она нас последовательно и внимательно расспрашивала. Помимо всего прочего, наших индусов особенно удивили белые лайковые перчатки барона, поскольку они не знали, что с ними делать, но сказали, что очень странно носить такие перчатки, так как они «очень мягкие и гладкие». Конечно, я знаю, что это маленькое невинное дурачество будет осуждаться теми членами нашего Общества, которые относятся ко всему очень серьёзно и думают, что президент Теософского Общества должен быть йогом-аскетом, но эта шутка вполне была в стиле Е. П. Б., и она смогла бы её оценить. Каких только безобидных выходок она себе не позволяла в те давние времена, когда мы смеялись и шутили, неся в гору тяжкое бремя! По правде говоря, оно, возможно, нас бы и согнуло, если бы не наша способность отстраняться от ситуации, ведь добрый смех и веселье успокаивают больше, чем настойка опия и морфий. Я знаю одного Махатму, моего флегматичного друга, который может искренне смеяться!
В день отъезда барона фон Вебера к нам обратился капитан британский армии с просьбой посмотреть на речное бунгало, в котором он родился. Этот факт даёт представление об истинном возрасте зданий в Адьяре.
Девятнадцатого января проходило ежегодное «плавучее представление» на пруду у храма Милапур, и мы пошли на него посмотреть. Оно представляло собой очень яркую картинку из индийской национальной жизни и символично олицетворяло плавание Вишну по поверхности вод в начале Манвантары или нового космического периода.
Лестницы по четырём сторонам пруда, начинающиеся прямо у воды и ведущие наверх, освещались чирагами, или глиняными лампами, поэтому маленький храм в центре пруда ярко сверкал,а мягкий свет серебристой луны придавал его белой лепнине из чанама оттенок старой слоновой кости. На плоту, сложенном из рыбацких лодок-катамаранов, предоставленных местными рыбаками в силу сложившейся веками феодальной повинности, в небольшой пагоде, покрытой блестящей мишурой, был помещён храмовый идол. Его наследственный хранитель-брамин распевал шлоки. Оголённый до пояса, он был обёрнут двумя белыми полотнами, первое из которых покрывало его талию и спускалось вниз, а второе было сложено тонкой полоской и лежало у него на плечах. Знаменосцы размахивали своими причудливыми флагами. Девадаси, или храмовые девушки-нотчи, изящно простирались перед идолом в танце. Во всех углах плота вспыхивали яркие разноцветные огни всевозможных оттенков. Музыканты своими резкими звуками порождали эхо, а тем временем плот семь раз обогнул пруд по воде. Всё это происходило в присутствии огромного количества темнокожих людей, которые наблюдали за происходящим с берега, а плещущаяся вода отражала сияющее великолепие расставленных на земле ламп и огней при серебряном свете луны и звёзд, горящих в высокой небесной синеве. Трудно увидеть более живописный праздник красок, устроенный человеком.
Двадцать третьего числа того же месяца я выступил с первой и единственной лекцией в Индии, посвящённой практике сельского хозяйства. Она состоялась в Саидапетском Сельскохозяйственном Колледже – государственном учреждении. Для меня она стала приятным перерывом в монотонной череде бесконечных лекций на религиозные и метафизические темы, пробудив мой старый интерес к большой проблеме, заключающейся в том, как помочь земле досыта накормить человечество. Встречу вёл директор колледжа, и всё прошло очень гладко. Но поскольку эта тема собственно относится к «дотеософской» части моей жизни, её не следует включать в настоящую историческую ретроспективу, главные вехи которой мы сейчас вспоминаем.
Двадцать седьмого января мы с мистером Ледбитером отправились в Коломбо, чтобы начать обещанную мной лекционную поездку от имени Буддистского Национального образовательного фонда. Море было спокойным, погода замечательной, а офицеры корабля оказались моими старыми знакомыми по другим поездкам, и наше плаванье из одного порта до другого протяженностью в 640 миль завершилось вовремя. По прибытии нам оказали приём как на борту корабля, так и на причале, а также в новых апартаментах Буддистского Теософского Общества Коломбо, где школьники спели нам приветственный гимн. В городе я нашёл мистера (теперь сэра) Эдвина Арнольда с женой и дочерью, и я сразу же озаботился тем, как организовать подобающий публичный приём тому, кто, написав «Свет Азии», сделал своим должником весь буддийский мир. Однако об этом знало очень немного сингальцев, а сам сэр Эдвин по поводу сего факта пребывал в счастливом неведении. Поэтому мне пришлось просить своих образованных коллег из Коломбо сходить со мной к священникам, чтобы заручиться их поддержкой. К счастью, наместник Цейлона позволил себе яростные нападки на него за его симпатию к буддизму, что облегчило нашу задачу. С первосвященником Сумангалой мы договорились о том, что приём следует провести через день в его Колледже, чётко закрепили сидячие места за священниками и гостями, а также обсудили, что он скажет. По просьбе сэра Эдвина ему передали экземпляр обращения, с которым он впоследствии выступил, и такая подготовка имела полный успех. Моим ближайшим соседом на приёме оказался Джордж Августус Сала, который, возвращаясь домой, случайно оказался здесь проездом из Австралии. Когда гости ушли, первосвященник попросил нас с мистером Ледбитером обратиться к народу, что мы и сделали.
На следующий день мы вместе с несколькими членами нашего Общества в Коломбо отправились на поезде в Калутару, чтобы попасть на кремацию Амбагахаватте Индасабха, Наяка Теруннансе, просвещённого основателя Раманья Никайя, (секты) Цейлонского буддизма. Эта церемония оказалась настолько поразительной, что, я думаю, здесь будет уместно рассказать о некоторых её подробностях. Я приведу их из рассказа, который тогда написал для «Теософа», пока воспоминания о ней в моей голове были ещё свежими.3
Как уже неоднократно говорилось, догмы буддийских сект на Цейлоне не противоречат друг другу, и эти секты почитают одни и те же книги и разделяют одни и те же убеждения. Различия между ними заключаются в разных источниках посвящения в сан их духовенства (упасампада), и в одном братстве его получают из Сиама, а в другом – из бирманской Амарапуры. Первоначально буддизм пришёл в эти страны из Цейлона, но в результате многочисленных вторжений и захватнических войн, которые велись индийскими царями против правителей Цейлона, произошло почти полное исчезновение религии Будды в этой стране. Она была забыта настолько, что когда, в конце концов, сингальский царь-воин изгнал тамильских захватчиков и взошёл на переданный ему по наследству престол, то не сумел найти достойных монахов, которые бы могли проводить публичные церемонии и проповедовать Дхамму. Поэтому он обратился к королю Сиама с просьбой обучить бхикку, чтобы они возродили буддизм, и в него должным образом были посвящены лучшие сингальцы. Это привело к появлению так называемой секты Сиам Никайя. Однако новое духовенство, имеющее в основном высокий социальный статус, не посвящало в буддисты кандидатов из низших каст, поэтому самые энергичные и образованные из них поехали к королю Бирмы и добились от него того, что хотели получить от своих первосвященников. Так появилась секта Амарапура Никайя. Но с течением времени, как это всегда бывает с религиозными верованиями людей, благочестие сошло на нет, учёность стала достоинством меньшинства, повсюду начали царить бездельничанье и лицемерие. Поэтому время от времени монахи, которые оставались неравнодушными к упадку истинной религии, в знак протеста либо основывали новые сообщества внутри их секты, либо уходили в джунгли, чтобы вести там уединённую жизнь и медитировать. Одним из таких протестовавших повстанцев был Амбагахаватте; он отказался от связей с Амарапурой Никайя, уехал за границу и принял новое посвящение, после чего основал секту Раманья Никайя, незадолго до того, как мы с Е. П. Б. приехали на остров, если мне не изменяет память. Двадцать третьего июня 1880-го года он примкнул к священникам, которые образовали то, что я назвал буддистской секцией Теософского Общества, а в другую подобную секцию вошли миряне, которые образовали наши Цейлонские Филиалы. За четыре дня до этого, предшествуя Амбагахаватте, в наше Общество вошли главные лидеры всех других сект и подсект – Сумангала, Субхути, Велигама, Булатгама, Пияратана, Потувила и Мегитуватте, пожалуй, самый блестящий оратор Цейлона. Таким образом, на общей платформе нашего Общества объединились все те лидеры, которые до этого времени были разделены более или менее серьёзными разногласиями. Амбагахаватте, образованный аскет, был ревностным приверженцем соблюдения каждого пункта правил поведения, предписанного Сангхе Винайя-Питакой. Его голова выдавала в нём очень глубокого интеллектуала, его глаза излучали мысль и силу, сам он был мягким и сдержанным человеком, а его личное поведение было безупречным. Мы были хорошими друзьями, так как я полностью разделял его стремление к реформированию ученичества (бхикку) и распространению буддизма по всему миру. Именно поэтому его последователи пригласили меня принять участие в кремации его тела в Калутаре, и я с радостью согласился отдать последнюю дань уважения его памяти. Он скончался 30-го января, а его кремация состоялась 3-го февраля. После смерти его тело находилось в его собственном монастыре, расположенном в пяти милях от города Калутары, из которого оно было перевезено к месту кремации на катафалке, возведённом на украшенной повозке. Мы с мистером Ледбитером и нашими друзьями из Коломбо видели, как это происходило. Перед тем, как гроб перенесли из Дхармасалы (зала для проповедей), где он покоился до этого, собравшиеся священники в количестве, примерно, двухсот в полной тишине трижды обошли гроб с телом Амбагахаватте, углубились внутрь себя с поднятыми ко лбу ладонями, а затем опустились на колени и упали ниц, отдавая дань уважения их умершему вождю в последний раз. После этого старшие ученики подняли гроб, вынесли его из зала и водрузили на повозку. Затем местные музыканты, которые под плачущие звуки своих труб неистово били в барабаны, трижды обошли похоронные дроги, а пришедшие на церемонию люди возложили цветы и обжаренные зёрна на гроб, окропив его сладкой водой. Позже повозку окружили сельские старосты с высокими гребнями из раковин, в одеяниях с великолепными золотыми кружевами и пуговицами, после чего перед повозкой и после неё сплошным потоком потянулись облачённые в жёлтые одеяния монахи, каждый со своим веером, зонтиком из пальмовых листьев и чашей для подаяний, закинутой за спину. Затем процессия продолжилась при ярком свете солнца, который оживил цвета костюмов с золотыми кружевами, янтарно-жёлтых одеяний и искусно украшенного катафалка на колесах. Сразу за бхикку шли сотни мужчин и женщин, которые несли специи, цитронелловое и сандаловое масла, а также другие предметы, предназначавшиеся огню.
На покрытом травяным ковром пространстве, обнесённом с двух сторон крутыми холмами, вершины которых увенчаны деревьями, было устроено место для костра из брёвен деревьев манго, кешью (cachu), корицы и кокосовых пальм, занявшее площадь в девять футов и ориентированное строго по сторонам света. С каждой из этих сторон было установлено по три тяжёлых столба высотой около пятнадцати футов, служивших своего рода каркасом для удержания дополнительных горючих материалов, которые могли принести с собой друзья покойного. Снаружи это место было обнесено четырёхугольным строением из молодых деревьев пальм арека, обрамленным по народному обычаю триумфальными арками и красиво украшенным нежными расщеплёнными и фестончатыми листьями кокосового дерева. Это было сделано в изысканном художественном вкусе, присущим сингальцам от природы. На стороне, обращённой к дороге, висел холст с написанными на нём именем, титулами и историей жизни Амбагахаватте. С восточной стороны был вывешен аналогичный холст бóльших размеров, украшенный эмблемами. Над местом для костра был натянут тент с нарисованным солнцем в центре и звёздами по углам, а карниз, сделанный из деревьев арека, был увешан развевающимися малиновыми вымпелами и флажками. На расстоянии пятидесяти ярдов к востоку от этого строения располагалась длинная беседка из натянутых на бамбуковые опоры тканей. Она ожидала монахов, которые должны были прибыть на процессию. Мы с Ледбитером, продвигаясь вперёд в начале перекрёстного потока людей, заняли место в прохладном теньке и стали наблюдать за происходящим. Вскоре мы услышали печальные вопли рыдающих труб, низкий бас барабанов, звон чайников и там-тамы. Через мгновенье показалась похоронная процессия, и все заняли предназначенные им места. Повозку доставили к месту костра, на которое взобрались главные ученики, используя белые одежды, как временную ширму. Затем гроб подняли и водрузили на отведённое ему место, после чего один красноречивый монах чётко и ясно зачитал Панча Шилу. И ему громогласно ответило 5000 человек, произведя неизгладимое впечатление силой своего голоса. Тот же самый священник произнёс вдохновенную речь о почившем учителе, затронув в ней тайны жизни и смерти, работу закона Кармы, а также Нирвану, приписав ей высшее благо. Обратившись ко мне, он попросил меня сказать несколько слов от лица друга Амбагахаватте и президента нашего Общества, что я и сделал. Затем последовало возложение на место кремации принесённых предметов, и на высоте почти в пятнадцать футов был возведён костёр. После этого по брёвнам были разлиты галлоны ароматных масел и смол. Все приготовления были сделаны, и ученики убрали ширмы, спустились на землю, трижды обошли место для костра, прочитали стихи на Пали, которые полагается читать в подобных случаях, огласили Пиритту, трижды опустились на колени и поклонились, а затем медленно, с опущенными вниз глазами и выражением горя на лицах, удалились прочь. В таких случаях разведение костра является привилегией главного ученика и брата покойного, но эти два человека сделали мне необычный комплимент, попросив меня зажечь огонь своим факелом. Однако я отказался от такой чести, поскольку счёл это со своей стороны бестактным излишеством. Поэтому дальше всё пошло своим обычным чередом. Тут же огромное строение было объято стеной огня, который начал лизать брёвна, специи и масла, устремляясь своими длинными жёлто-красными языками в ясное небо. Это было грандиозное зрелище, бесконечно более благородное, чем церемония похорон, практически полностью лишённая поэтических аспектов. Через некоторое время огромный костёр стал массой пылающих углей, труп превратился в пепел, и мужественный талантливый основатель Раманьи Никайи исчез из мира людей, зрение которых ограничено физическим планом; он исчез, чтобы в дальнейшем перейти на другой виток эволюционной орбиты.
Кремация оставалась наиболее распространенным погребальным обрядом на Цейлоне вплоть до его завоевания Португалией, исключая умерших самого низкого социального происхождения. В случае смерти мирянина пышность этой церемонии была пропорциональна богатству и влиятельности покойного. Об этом мы знаем из древних писаний на пали и санскрите. Но с новыми хозяевами пришли и нововведения, прижившиеся, в частности, в результате кровавых расправ и необходимости скрываться в джунглях от жестоких завоевателей. Так обычные похороны мирян пришли на смену их кремации, которая до сих пор разрешается только священникам и дворянам из районов Канди. Некоторые друзья сингальцев, включая меня, призывают их вернуться к более древнему проверенному временем обычаю, и я надеюсь, что когда-то так оно и будет. Ведь к проведению этой церемонии нет никаких препятствий, равно как массовых предрассудков или ограничений, накладываемых религией. Сингальцы просто тупо продолжают практиковать не очень хороший способ захоронения, который их предки считали страшным позором и который был навязан им иностранными завоевателями, крайне нетерпимыми вследствие их фанатизма и такими же жестокими в отношении своих пленников, как тигры. Это представляет собой любопытный пример национального самогипноза. В один прекрасный день несколько сингальских лидеров осознают, что они делают с телами своих умерших родственников то, что в прежние времена правительство делало с изгнанниками из касты и преступниками, короче говоря, с изгоями, не имеющими права на лучшее обращение с их телами, чем собаки. Тогда чары спадут, и показные похороны канут в лету, а тела мёртвых будут предавать очищающему огню, разлагающему их на мельчайшие частички. Бальзамирование трупов со специями и щелочами с последующим размещением их в подземельях, чтобы превратить их в ядовитую падаль, – это обычай, порождённый ложными богословскими верованиями относительно значения нашей бренной оболочки после её смерти. Кремация, самая благородная и возвышенная из всех форм избавления от трупов, была естественным следствием тех более высоких, величественных и логичных представлений о тленных и нетленных составляющих человеческого Эго, которые исповедуют в брахманизме и буддизме.
_________________________________
1 – вероятно, под томом здесь подразумевается все выпуски журнала за год – прим. переводчика.
2 – Пандал (в переводе с санскрита «шатёр») – это огромный купол, под которым может уместиться до 2000 и более человек; его возводят во время больших праздников, когда храмы не могут вместить в себя такое количество людей – прим. переводчика.
3 – См. майский номер за 1886 год, с. 494.
Перевод с английского: Алексея Куражова
.jpg)
01.12.2018 09:20
Сергей Целух01-12-2018 14:31:01
Дорогой Алексей Куражов, вот я опять возвратился в мир Ваших прекрасных книг и загадочный мир жизни и деятельности Елены Блаватской, которых оставил по разным причинам на полных четыре года. Я уже в Питере, городе-труженике, с его замечательными музеями, книжными магазинами, дворцами и домами, и замечательными людьми. Я уже наверстал упущенное: скопировал с сайта родного "Адаманта" все недостающие главы книг Генриха Олькотта. Очень рад, что вы упорно, терпеливо и с большой любовью переводите на русский язык все его "Листы старого дневника". Вы очень уважаемый и замечательный человек,ученый- лингвист, любитель теософской и философской мудрости. Портал "Адамант" с его мудрым администратором нашел Вас и представил всем. Спасибо Вам за Ваш благотворный труд, такой нужный всему интеллектуальному миру. Ждем с не терпеньем других глав книг Генриха Олькота.
Татьяна Бойкова01-12-2018 14:48:01
Согласна с Вами, Сергей Тимофеевич, что переводчик у нас замечательный. Он не профессиональный переводчик, работает доктором (профессор), воспитывает с женой маленькую дочку, родившуюся чуть больше года назад. Как и всех людей его не минуют трудности, но он не бросает своего дела, и в любую свободную минутку садится за перевод, т.к. хочет донести до людей все, что возможно о нашей Елене Петровне, о создании Теософского Общества и обо всем происходившем в то время.
Присоединяюсь к Вашей благодарности нашему дорогому переводчику Алексею, благодаря которому Адамант и все его посетители имеют возможность узнавать новое о Е.П.Б., самом Олькотте и всех остальных вот уже 5 лет, с 27.12.14г.
Сергей Целух01-12-2018 17:12:01
Если доктор, он же профессор Алексей Куражин, просто любитель-энтузиаст и переводит дневники Генриха Олькотта с английского для нашей с Вами радости и углубления знаний о духовном мире Елены Блаватской, то это еще одно подтверждение о его замечательной, всеобъемлющей личности, самим Богом запрограммированное делать добро людям. Пожелаем ему удачи, как в профессиональной, так и семейной жизни, а его супруге и маленькой дочке -счастья и радости от такого замечательного супруга и отца. Его благородный, бескорыстный интеллектуальный труд на благо людей будет зачтен его кармой. Трудись, наш друг, мы с не терпеньем ждем от тебя нового мудрого подарка. Татьяне Николаевне большое спасибо за информацию.
Евгений02-12-2018 00:03:01
Конечно, спасибо автору перевода!
И вот что хочется отметить. Г.Олькотт пишет:
«Но известные люди Франции, по-видимому, помешаны на деньгах и ищут чувственных наслаждений. Таким образом, сель эгоизма сметает всё на своём пути… Моральное разложение, ранее ограниченное изнеженной аристократией, уже поразило средний класс и теперь пожирает крестьянство… Когда страна опускается так низко, что коронует порок и высмеивает добродетель, <…> …зачем же тогда говорить с широкой публикой о теософии и призывать народ подняться до высшего идеала человеческого совершенства?»
Гадать даже не нужно, что сказал бы полковник Олькотт о состоянии современного мира, включая его страну.
К счастью, теперь есть возможность говорить именно широко и открыто о Живой Этике и Теософии, и все больше людей искренне устремляется к знанию и пониманию того, что в культуре залог спасения от «национального самоубийства». Спасибо Адаманту!
Александр Тюриков09-12-2018 05:24:01
Необходимы подробные комментарии к воспоминаниям Олькотта, ибо он в них умаляет ЕПБ и искажает факты.
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".