Листы старого дневника. Том III. Главы XIX, XX. Генри С. Олькотт
.jpg)
ГЛАВА XIX
И СНОВА В СЕВЕРНУЮ ИНДИЮ
Я не хотел менять прохладный и здоровый климат Дарджилинга на жару и духоту Равнин, но мне предстояло преодолеть ещё много сотен миль до окончания поездки. Только после неё я мог бы отдохнуть в изумрудном Адьяре, наслаждаясь освежающим дыханием океана и журчанием впадающей в него реки, бегущей прямо под окном моей комнаты. В конце концов, после длительных переговоров с тибетским путешественником и другими моими друзьями, многочисленных бесед и публичной лекции в городском зале, я спустился с гор и направился к Силигури, станции на Гималайской железной дороге в Северной Бенгалии, где начал сильно изнемогать от жары в 1000 по Фаренгейту. Эта перемена сродни тому, когда со свежего воздуха ясного утра входишь внутрь оранжереи. Тем не менее, несмотря ни на что, работа должна продолжаться, и в тот же вечер я открыл Теософское Общество Силигури. Тогда я засиделся до поздней ночи, вступая в дискуссии и разгадывая метафизические загадки, которые так любят задавать в этой стране. Ночью я спал на каменной платформе станции – в самом прохладном, или, точнее, наименее жарком месте, которое можно было найти.
В полдень 19-го июня (1885 года) я въехал в Саидпур, следующее место в программе моей поездки, где в 6 часов вечера того же дня перед очень большим стечением народа я выступил с лекцией на тему «Теософия и возрождение арийской культуры». На следующий день состоялась ещё одна лекция, и Общество пополнилось несколькими новыми членами. К нашей радости, это послужило доказательством того, что тлетворное влияние наших преследователей так далеко не распространилось. Затем через Натор я поехал в Раджшахи. Я упоминаю об этом обстоятельстве только потому, что путь от Натора до Раджшахи мне пришлось преодолевать в паланкине. На мой взгляд, для здорового человека из всех способов передвижения это самый тягостный. Чтобы судить, прав ли я, представьте, как вы курите, читаете или дремлете лёжа на спине в коробке, подобной гробу, которую с помощью шестов на своих плечах несут шесть или восемь низкорослых кули под проливным дождём по скользкой грязной дороге на протяжении двадцати восьми миль в течение девяти с половиной часов! Также представьте этих задыхающихся и монотонно поющих несчастных трудяг, воздерживающихся в дороге от всего, за исключением издаваемых ими стонов, чтобы вызвать у вас жалость и получить бакшиш! Правда, своему ремеслу они обучаются с детства и в конце такого тяжёлого путешествия как этот могут двигаться рысью. И всё же мне было очень стыдно, хотя я в какой-то степени был частью их работы. «Разговоры, разговоры, разговоры», – записано в моём дневнике, – «со всеми умными людьми в Раджшахи, в том числе с одним немцем, профессором физики в местном колледже»; обычные публичные лекции и приём в Общество новых членов. Обратная дорога через Натор была ещё хуже, и, выйдя в 2 часа дня, мы добирались до Натора только к 2 часам ночи! В полдень следующего дня мы вернулись в Калькутту, и со станции Сиалда я отправился прямо в Бхованипур, чтобы увидеть Маджи. Она приехала из Бенареса к Нобину К. Баннерджи, чтобы погостить в его родовом гнезде. Через Нобина мы проговорили с ней три часа, и она сказала, что в тот момент Дамодар находится в четырнадцати днях пути от Дарджилинга. Получив его дневник, теперь мы знаем, что эти слова не соответствуют действительности, и это ещё одно свидетельство неточности откровений Маджи, о чём я сожалею. Я виделся с ней каждый день в течение двух недель, которые провёл в Калькутте, и мне всегда было интересно с ней поговорить. Маджи всё время окружала небольшая группа любителей задавать вопросы, а полученные ими ответы отражали её эрудицию и проницательность. Маджи пользовалась популярностью ещё и благодаря своим приятным манерам и мягкому голосу, а также чарам предполагаемых мистических сил, которыми в Индии наделяют всех уважаемых йогов и йогинь, и это – дань древней традиции. Этими силами она в какой-то степени определённо обладала, в чём мы убедились во время нашей первой встречи в 1879 году. Тогда она рассказала мне о связи Е. П. Б. с двумя Адептами, о чём в Индии ещё не было известно, и о чём она не могла узнать от третьих лиц. В дневнике Дамодара мы также читаем о том, как она удивила его своими откровениями о Субба Роу и других людях. Именно моё восхищение Маджи, главным образом, побудило Нобина, Динанатха, Бихари и Шаму Чарана Бабуса стать её учениками и много сделать для того, чтобы она обрела известность и популярность в Бенгалии и Бихаре. Поэтому, естественно, я очень сильно беспокоился о том, чтобы её репутация как мистика была высокой. И если этого не произошло, то в этом нет моей вины.
Местный комитет Теософского Общества попросил меня в течение моей двухнедельной поездки выступить с лекциями во всех кварталах Калькутты. Среди разных тем, которые мне предлагались, значилась защита индуизма от миссионеров, обвиняющих его в грубом суеверии и безнравственности. В это едва ли поверят даже те, кто поверхностно знаком с этическими учениями арийских мудрецов. И поскольку глава шотландской миссии в Калькутте имел наглость распространить в печати утверждение, согласно которому индуизм стремится сделать из исповедующих его мужчин лжецов, а из женщин – дам лёгкого поведения, мне пришло в голову опровергнуть эту возмутительную клевету. Поэтому 3-го июля на моё выступление в доме почтенного учёного и дворянина Раджи Радхаканты Деба Бахадура, автора большого словаря Шабдакалпадрума, была приглашена элита индийского общества. Я думаю, что на нём присутствовали все местные индийские учёные, и я не испытал больших затруднений в доказательстве своей точки зрения.
Настолько далёкие от поощрения лживости, распущенности или любого другого порока, Шастры изобилуют призывами к благородному поведению и стремлению к самым высоким идеалам. Ману (VI, 92) перечисляет следующие качества «десятеричной системы добродетельных обязанностей»: довольствие; воздержание от причинения зла другим и добродетельность на практике, отвечающая добром на зло; неподверженность чувственным желаниям; воздержание от воровства или получения незаконной выгоды; чистота, целомудрие и чистоплотность; борьба со своими страстями; приобретение знаний; обретение Божественной Мудрости; правдивость, честность и верность; избавление от гнева и ненависти. Немного дальше он говорит: «Делайте добрые дела несмотря ни на что, подчиняйте свои страсти, правильно делайте пожертвования, будьте милосердны, терпеливо сносите лишения, не связывайтесь с негодяями и не причиняйте боль ни одному разумному существу». Затем он опять говорит (II, 239; IV, 178): «Идите по пути добрых людей, ибо это путь, по которому шли ваши предки. Берите примеры добродетельного поведения отовсюду, подобно тому как из ядовитых цветов собирают нектар, а из шлака извлекают золото, учитесь мягкость речи у ребёнка, а благоразумию – у врага». И снова: «Даже если твои праведные дела приведут тебя к нищете, не обращай внимания на неправедность». Затем в Тайттирия, Мундаке и Шандилья Упанишадах мы находим следующее предписание: «Говори правду (Сатьям). Всегда побеждает истина, а не ложь. Ни религия, ни мораль не выше истины. Нет ничего, что было бы выше истины». Именно эти слова королевская семья Бенареса приняла в качестве своего лозунга, который с разрешения последнего махараджи я сделал девизом Теософского Общества. «Милосердие есть сила праведников», – говорит Вишну Пурана (I, 21), и эта аксиома соответствует благородному определению Милосердия, которое Шекспир дал устами Порции. Как же поэтично и трогательно выражено это чувство в «Хитопадеше»[1]: «Добрый человек думает только о том, как принести всем пользу и ни к кому не питает враждебных чувств, даже в момент его гибели к своему убийце, точно так же как сандаловое дерево источает ароматный сок на лезвие топора, которым его срубают».
Ману (VI, 47) заходит настолько далеко, что говорит: «Не плати жестокостью за жестокость. Благослови проклинающих тебя». Есть ли что-то благороднее этого в каком-нибудь другом Писании? Поэтому мы могли бы привести ещё очень много подобных цитат из учений арийских мудрецов, чтобы доказать жестокую несправедливость тех, кто согласен с миссионерами Калькутты относительно того, что индуизм является колыбелью порока. Но как такие люди могут надеяться обратить образованных индусов в свою религию? О том, насколько нам симпатизировала индийская общественность, можно судить, если учесть, что из 1500-2000 человек, пришедших на мою лекцию, только около двух десятков индусов и христиане пошли послушать обращение, осуждающее наши взгляды, с которым после моего ухода выступил один из лучших проповедников партии миссионеров!
Седьмого июля я выехал из Калькутты в Бхагалпур, но на станции Налхати меня перехватили наши дорогие братья из Берхампура и, если так можно выразиться, вынудили меня отклонить свой путь в их направлении. Между Азимганджем и Берхампуром находится Дворец Наваба из Муршидабада, моего старого друга. Он попросил меня прервать поездку, чтобы провести с ним оставшуюся часть дня и поужинать у него во дворце. Я удовлетворил его просьбу, и мы с ним долго беседовали на религиозные и научные темы и расстались с добрыми чувствами по отношению друг к другу. Друзья приняли меня в Берхампуре, как всегда, весьма радушно, и мои последующие четыре дня были наполнены приятными впечатлениями. Однако за одним исключением, потому что 9-го июля мы по телеграфу получили известие из Калькутты о внезапной смерти президента Калькуттского Филиала нашего Общества, Нобина К. Баннерджи, о котором я уже упоминал ранее. Девятого числа он собирался встретиться со мной в Берхампуре, но внезапно умер от скоротечной холеры. Среди наших индийских коллег Нобин был самым ценным и любимым сотрудником, и для меня было утешением узнать, что он, вероятно, вскоре появится в наших рабочих рядах в лучшем теле, чем в том, которым он обладал в последнем воплощении.
Двенадцатого июля я добрался до Бхагалпура, следующего пункта моей поездки, и стал гостем Теджа Нарайна, о котором я упоминал в своём рассказе о визите в Дарджилинг. Здесь я встретил Бабу Байдьянатха Баннержи, моего пациента из Калькутты, страдавшего слепотой, которому, если читатель помнит, я восстановил зрение. Однако слепота вернулась к нему вновь. Его прозрение длилось всего шесть месяцев, а затем исчезло, и на него снова опустилась чёрная ночь. Как и раньше, некий мальчик привёл его ко мне на приём, и он посмотрел на меня с тем невыразимо трогательным выражением, которое обретают глаза потерявших зрение людей. Мне его стало очень жалко, поскольку я не сильно надеялся, что смогу ему чем-то помочь. Тем не менее, я завёл его в комнату, поставил перед собой и приступил к тем же манипуляциям, какие имели успех два года назад. Я касался его закрытых глаз указательными пальцами, иногда одной руки, иногда обеих; а раньше, проводя лечение, я держал свою правую руку у его глаза, а левую клал ему на затылок. Затем я сделал пассы перед глазами и лбом и, под конец, мягко дунул на глазные яблоки через стеклянную трубочку. Разумеется, всё это время я сохранял полную уверенность в том, что зрение должно к нему вернуться. Продолжая эти манипуляции в течение получаса, я, в конце концов, с радостью услышал, как он спросил: «За вами стоит стол?». За мной действительно стоял стол, и с этого момента благословенный свет постепенно стал возвращаться в его потухшие очи, пока он, наконец, не начал различать каждый предмет, находящийся в комнате. О, если бы вы видели неземную улыбку, которая растеклась по его лицу! Вы бы так же как и я стояли и удивлялись открытию в себе божественного дара целителя, и тому, что нужно всего лишь несколько пассов ваших пальцев и несколько дуновений на глаза слепого человека, чтобы вывести его из кромешной тьмы на солнечный свет и показать ему всю панораму окружающей обстановки.
Случай Байдьянатха представляет собой большой научный интерес и демонстрирует, что слепота, возникшая вследствие поражения зрительного нерва, может быть исцелена путём месмерического лечения при соблюдении определённых условий месмеристом и пациентом. Он также свидетельствует, что вернувшееся таким образом зрение может через некоторое время исчезнуть, когда, предположительно, прекращается стимуляция нерва из-за отсутствия процессов обновления; что даже после двухлетнего перерыва зрение может вернуться вновь, причём даже после очень непродолжительного лечебного воздействия. Напомним читателю, что когда раньше в Калькутте и в других местах я занимался лечением Бадринатха (или Байдьянатха) Бабу, он смог прочитать мелкий текст одним глазом и увидеть с некоторого расстояния кровать с цветами только после десяти сеансов. Во второй раз, через два года, он получил возможность читать мельчайший газетный шрифт и, разумеется, различать любые предметы привычной окружающей обстановки уже после получасового сеанса. Правда, впоследствии я узнал, что его зрение исчезло и во второй раз, но только после вдвое большего промежутка времени, чем раньше. Это даёт мне основание полагать, что если бы я имел возможность постоянно лечить этого пациента, скажем, в течение шести месяцев, то функция зрительных нервов была бы полностью восстановлена, а лечение закончено. Урок, который должны извлечь из этого профессиональные целители, состоит в том, что им никогда не следует отчаиваться, если за первым улучшением состояния пациента следует рецидив. Более того, им также следует обратить внимание на то, что, несмотря на потерю пациентом веры, вновь ставшего незрячим после первого курса лечения, его зрение можно вернуть, затратив на это в десять раз меньше усилий, чем прежде. Необходимым условием для такого исцеления является отсутствие повреждений зрительного нерва, поскольку его перерыв восстановить невозможно.
В Джамалпуре, когда однажды утром я ещё лежал в постели, мне в первый раз пришлось испытать землетрясение, и это было интересно. Мне показалось, что целый дом, будто построенный на поверхности болота или желе, задрожал подобно огромному животу Санта Клауса, когда тот смеялся, если верить известному рождественскому стихотворению! А в это время в моей памяти всплыли разные истории о крупных землетрясениях, и я не был уверен, что наш дом сейчас не превратится в руины. Вместе с тем, я подумал, что мне безопаснее оставаться там, где я нахожусь, а не бежать на улицу, рискуя угодить в какую-нибудь расщелину.
Местный комитет предложил мне для выступления перечень лекций, одна из которых называлась «Теософия не противоречит индуизму». Поразмыслив над этой темой, я придумал новый план. Одним из членов Бхагалпурского Теософского Общества был ныне покойный пандит Нитьянанд Мишра, очень замечательный человек и талантливый учёный-санскритолог, с которым мы вместе приехали в Джамалпур. Поэтому я договорился с ним о том, что на лекции он сядет рядом со мной, а я буду выступать, акцентируя один за другим её ключевые пункты. Причём после каждого утверждения я буду делать паузу, а он будет вставать и без комментариев цитировать какую-то шлоку из Гиты. Затем он сядет, а я перейду к следующему пункту. И он, и я говорили экспромтом, то есть без предварительных записей и заранее согласованного плана. Это сделало лекцию более интересной, а Нитьянанд Мишра поразил всех гибкостью ума и глубоким знанием своей национальной литературы. Можно догадаться, какое впечатление это произвело на аудиторию.
В Банкипуре в день моего приезда я до поздней ночи принимал посетителей и погрузился в глубокий сон, которым я всегда засыпаю после завершения всех дел и который одолевает меня во время утомительных путешествий. На следующий день в колледже на мою лекцию собралась огромная аудитория, в том числе несколько сотен студентов, перед которыми мне нравится выступать больше всего. Один из профессоров колледжа, английский джентльмен, был настолько любезен, что согласился провести эту встречу и занял место председателя, а его ученики просто горели энтузиазмом. Однако директор колледжа, движимый необоснованными предрассудками, отказался предоставить зал для второй лекции, и организационному комитету пришлось искать выход из этой ситуации. Если бы эти узко мыслящие люди только могли осознавать, как они ослабляют своё личное влияние, тщетно пытаясь вместе со своими учениками причинять нам вред. И если бы они действительно поняли, что участием в наших беседах о национальной литературе и религии они завоёвывают множество симпатий и приобретают всё большее уважение, они бы не были такими бестактными, какими бывают обычно. Ни один из них никогда не слышал, чтобы лектор от Теософского Общества говорил хоть слово вразрез с высокой нравственностью или даже в малейшей степени способствовал тому, чтобы его слушатели стали хуже, чем они есть. Совсем наоборот. Однако эти твердолобые создания продолжают питать к нам ненависть и тщетно пытаются умалить наше сильное влияние словом и делом. Бедняги, они могли бы с таким же успехом пытаться достать с неба звёзды! В то время как они пребывают о своих бесплодных злобных мечтаниях, теософские идеи распространяются по всей земле подобно электрическому току, который может обежать всю планету. Нужно приехать в Индию, чтобы понять, насколько всё сообщество европейцев питает нелепые предрассудки в отношении нас. Их собственные родственники в Европе читают лекции миссис Безант, покупают наши книги, регулярно получают наши журналы и вступают в местные Филиалы нашего Общества. Однако они сами держатся в стороне и, к сожалению, произносят имя нашей дорогой Е. П. Б. как ругательство. Я абсолютно уверен, что если бы какое-нибудь деятельное объединение мужчин наподобие общества ныне покойного Сэмюэла Уорда или общества женщин наподобие тех, которые, как я знаю, есть в наших европейских и американских филиалах, оказало нам поддержку, это привлекло бы в наши ряды около девяти десятых индийской европейской общины. О том, что этого не произошло, я сожалею ещё больше. Но тогда мы как общественные деятели должны выступать перед ними с лекциями, на которые они бы пожелали пригласить тех немногих представителей высшего класса индусов, или ограничиться разговорами в их гостиных, где не рады ни одному обычному индусу. Одним словом, чёрно-белая черта проходит у ворот почти каждого англо-индийского бунгало, и то, что мы не обращаем никакого внимания на цвет кожи, является одной из самых весомых причин нашей непопулярности. Когда мистер и миссис Синнетты вместе с мистером Хьюмом представили нас англо-индийскому обществу Симлы, между нами не возникло непреодолимых препятствий, и если бы всё шло своим чередом, то со временем мы вполне могли бы сдружиться. Но мы не пошли на это, поскольку это бы означало почти полное отмежевание от индийского общества. Поэтому мы должны продолжать свою работу, близкую сердцам индусов, вдали от другого общества – наших кровных братьев и ближайших родственников по плоти, конечно, в этом воплощении. Всё это кажется печальным, но мы ничего не можем с этим поделать. Мы не можем позволить себе тратить деньги на времяпрепровождение в этом обществе и не имеем времени, необходимого для уплаты «родственного долга» – соответствующего общения и поддержания знакомств.
Для завершения поездки по всей Северо-Западной Провинции в Бенаресе ко мне присоединился пандит Бхавани Шанкар Ганеш, впоследствии выполнявший обязанности одного из инспекторов наших Филиалов. Мы наняли лодку, чтобы переплыть Ганг и посетить Маджи в её ашраме, в который она вернулась из Калькутты. По дороге мы попали под проливной дождь и сильно промокли [2].
Во второй половине дня состоялась моя лекция, на которой Х. Х., старый махараджа Бенареса, представил меня публике, а печально известный Раджа Шива Прасад интерпретировал мои слова. Однако его перевод не удовлетворил лучшую часть аудитории, поскольку он вставлял замечания, противоположные излагаемым мною взглядам. В завершение лекции Бабу Прамада Даса Митра, маститый учёный и бывший профессор Англо-санскритского колледжа, под одобрительные возгласы публики произнёс очень возвышенную и подобающую случаю речь. На следующий день он представил меня на лекции для индийской молодёжи, в ходе которой я сделал обзор шести школ индийской философии, заставивший одного ортодоксального индуиста днём позже сказать мне, что теперь благодаря моему выступлению ортодоксальная община осознала, что наше Общество занимается отнюдь не простой пропагандой буддизма. Он добавил, что меня следует избрать членом Санскритского Клуба, который проводит ежедневные встречи, чтобы читать и обсуждать Шастры.
Затем по просьбе махараджи Дарбханги мы направились в Мирзапур, где остановились в одном из его многочисленных дворцов. Он послал полковника Юнга Бахадура из Непала и Бабу Джаггала Киссора, его собственного уполномоченного по политическим вопросам, встретить нас на вокзале и проследить, как мы разместимся. Позже в тот же день он приехал к нам сам и пригласил меня в поездку, во время которой у нас с ним состоялся трёхчасовой разговор. Мы провели с ним два дня, а перед отъездом он выразил огромную признательность за наше теософское движение, которому, как он чувствует, суждено принести его стране огромное благо. Именно так он и сказал. Затем он вручил мне вексель государственного образца на 1000 рупий, добавив, что в дальнейшем я могу рассчитывать на ежегодное получение такой же суммы. Этого я совершенно от него не ожидал и был искренне благодарен ему за такой подарок. Как он сдержал своё обещание, станет известно позднее.
Следующим пунктом был Файзабад, в котором почти столько же диких обезьян, кишащих на крышах домов и магазинов, сколько в нём людей. И какие же это зловредные и надоедливые создания! Они запрыгивают в вашу комнату, хватают фрукты, одежду, туалетные принадлежности, а также любые другие свободно лежащие и легко переносимые предметы, а затем убегают прочь. Один рослый малый ночью прокрался через окно к моему слуге Бабуле, схватил его брюки, перепрыгнул через узкую улицу на соседнюю крышу, позвал своих друзей и стал грызть и разрывать одежду из чистого баловства.
На моей лекции, состоявшейся в этом городе, очень большая аудитория пополнилась двумя-тремя десятками европейцев, что само по себе явилось необычным обстоятельством. В Файзабаде меня посетил Х. Х., раджа Айодхьи, древнего царства Шри Рамы, а также множество пандитов и организаторов нашей встречи, сопроводив её обычными обращениями и гирляндами.
Двадцать девятого июля я встал в 3 часа ночи и на открытой лодке в сильный дождь переплыл полноводную реку Гхагру, сел на поезд и в 7 часов вечера прибыл в Горакпур. Здесь, как и во всех северных городах, прошло длительное обсуждение куломбовско-миссионерского дела с вопросами, показом писем и документов, а также с просьбами о тщательном расследовании с целью восстановления доверия и добрых чувств по отношению к нам. Кажется, что подобные поездки открывают источник духовных сил, которые сопровождают и окружают лектора, делая его более уверенным и убедительным, а также дают ему способность всё сильнее и сильнее противостоять враждебным влияниям, которые, словно вихрь, могут закручиваться вокруг него. Я думаю, что это происходит со всеми представителями нашего Общества, совершающими лекционные поездки. Возможно, они тоже чувствуют эти силы, но не анализируют причины их возникновения. Чтобы их вскрыть, нужно перенестись на следующий, более высокий план сознания, возвысившись над течением наших повседневных мыслей.
______________________________________
1 – Хитопадеша – сборник басен на санскрите в прозе и стихах, составленный в XII веке н. э. – прим. переводчика
2 – Интересно совпадение, произошедшее сразу после того, как рассказ об этом визите был направлен в печать. В очень недавнем выпуске «Индиан Миррор» я прочитал следующий некролог этой замечательной женщине:
«Мы очень опечалены тем, что наш мирской план покинула почтенная женщина, известная многочисленным посетителям священных берегов Баруны в Бенаресе и широкому кругу её поклонников как Маджи, или Мать. Покойная леди была замечательной личностью во всех отношениях. Она была учёным-санскритологом и чем-то вроде адепта в оккультных исследованиях. Она была легко досягаема, и все, кто имел честь близко познакомиться с ней, буквально поклонялись ей как божеству. Маджи была одним из немногих людей, кто глубоко верил в миссию ныне покойной мадам Блаватской и являлся свидетелем её осуществления, получив доказательства существования Великих Учителей, которые так много сделали для распространения в мире теософских истин».
Маджи принадлежала касте гуджератских браминов, но свободно говорила на других индийских языках, в том числе, и на санскрите. Она была убеждённым ведантистом и обладала очень весёлым характером.
ГЛАВА XX
УСПЕХ ТЕОСОФИИ В ИНДИИ
На мой пятьдесят третий день рождения (2 августа 1885 года) я добрался до Барабанки и попал в дом нашего очень уважаемого и одарённого коллеги достопочтенного Бабу Парамешри Даса, где затем выступал с лекциями, принимал в Общество новых членов и ободрял приунывших старых. Оттуда я поехал в Лакхнау, бывшую столицу царей Ауда, одну из моральных клоак Индии, где духовность в целом кажется задушенной анимализмом, хотя со многими яркими исключениями. На станции нас встретили представители Кашмирского национального клуба, Бенгальского клуба, Ассоциации Рафиама (Мусульманской организации) и нашего местного Филиала. Они отвезли меня в Кайзербагх, или королевский сад развлечений, большой парк, усеянный дворцами и беседками, окружённый стоящими по четырём углам домами, которые раньше занимали принцессы и другие женщины королевского гарема. Все хроники свидетельствуют, что это место было средоточием развратных наслаждений, равное которому трудно отыскать. Ища удовольствий, покойный царь предавался всевозможным забавам, причём некоторые из них были весьма безнравственными, а роли в них играли его женщины-простолюдинки. Его жизнь протекала в потоке постыдных развлечений, пока он и его царство со всеми плодами распущенности не были сметены ударом молнии трагического вооружённого мятежа и успехами британского оружия. Не нужно обладать большим даром ясновидения, чтобы представить себе непристойные сцены, когда сидишь у открытого окна и глядишь на сад с изящными зданиями, постриженными газонами и извилистыми аллеями, залитыми тропическим лунным сиянием. Воображение рисует эти сцены, возвращая их из прошлого, поэтому нельзя не испытать благодарность за то, что эта выгребная яма анимализма была очищена вмешательством более чистой и благородной цивилизации.
Почти сразу же по приезде в этот город я испытал шок от спокойно сказанных слов местного комитета нашего Филиала, предложившего мне на следующий день выступить с публичной лекцией на тему «Ислам». В хорошем же я оказался положении, когда узнал, что путей для отступления у меня нет, поскольку плакаты и листовки с анонсом этой лекции были уже расклеены, и на неё собралось прийти всё местное мусульманское население. Ведь появление белого человека, готового в духе дружелюбия выступить с лекцией об их религии, несомненно, было непреодолимо притягательным. Я бы мог задать комитету хорошую трёпку, потому что на тот момент у меня было весьма скромное знание предмета, полученное в ходе краткого ознакомления с ним, и я очень не хотел выступать перед ожидавшей меня взыскательной аудиторией. Однако, избегая расспросов, я раздобыл экземпляр «Корана» в переводе Сэйла и ещё одну книгу об исламе и за чтением их провёл всю ночь. Благодаря этому я увидел огромное преимущество теософии, поскольку данный ею ключ к экзотерическим учениям помогал мне понимать всё, что было написано между строк по мере того, как я перелистывал страницы, проливая свет на ислам в целом. Думаю, что никогда ещё прежде я так ясно не осознавал величайшую ценность теософии как путеводителя по различным религиозным системам. Войдя в огромный Барадари, или Королевский Зал Развлечений, я увидел в нём многочисленную аудиторию, в состав которой входило большинство известных местных мусульман вместе с несколькими сотнями образованных индуистов. Я подошёл к предмету своей лекции не как знаток ислама, но как непредвзятый теософ, которому одинаково интересно изучение всех религий и чьё главное желание состоит в том, чтобы извлечь содержащиеся в них истины, а затем смело и бесстрашно провозгласить их без каких-либо пристрастий. Должно быть, меня вдохновлял какой-то добрый гений, потому что по ходу моего выступления мне всё больше казалось, что я вживаюсь в роль Мухаммеда и могу интерпретировать его мысли и рисовать его идеалы, словно «я здесь родился и свыкся с нравами» [1].
Я будто увидел, как этот вдохновенный бедуин, воплотившийся там, где он захотел, отработал огромную Карму основателя одного из самых мощных религиозных движений в истории. Конечно же, аудиторию захлестнула волна горячего энтузиазма, которому она дала бурный выход, поскольку на следующий день в комитете меня ожидало благодарственное письмо, пропитанное мольбами к Аллаху о моём благословении и выражавшее желание, чтобы дети мусульман имели хотя бы «одну десятую часть знаний о своей религии» от тех, что есть у меня. О, боги! Как же дёшево порой стоит репутация! На основании этого опыта я рискну заявить, что образованный теософ лучше, чем какой-либо другой человек, подготовлен к изучению любой религии и, скорее всего, уловит её внутренний смысл лучше, чем самый образованный учёный-филолог, который будет искать ключ к ней только в темнице своего рационалистического ума. Это навеяло мне воспоминания об одном очень забавном случае, произошедшем на моей первой публичной лекции в Лондоне около десяти лет тому назад. Я выступал, стараясь говорить о теософии очень простым языком, то есть, так, как я её понимал, а по ходу своей речи вставлял примеры из некоторых древних религиозных источников. Зал вместе с галереями был набит людьми до отказа, и до самого конца лекции сохранялась атмосфера прекрасных добрых чувств. Затем, как обычно, меня начали перебивать и засыпать вопросами, с которыми приходится сталкиваться каждому лектору в Великобритании, и которые заставили меня потратить на них добрых три четверти часа. Подобный перекрёстный допрос в целом полезен, поскольку обычно он позволяет вернуться к моментам, которые могли быть упущены лектором. Когда мне показалось, что моё испытание уже закончилось, и аудитория собралась расходиться, один человек из расположенной справа галереи громким голосом спросил: «Господин Председатель, я хотел бы знать, почему полковник Олькотт обладает такими широкими знаниями всех восточных религий, тогда как я изучал их более двадцати лет, но так и не постиг их сути?». Конечно, это был глупый вопрос, выставлявший напоказ чьё-то задетое самолюбие, так как я и не претендовал на обладание знанием всех древних вероисповеданий или даже всего лишь какого-то из них. Однако, прожив много лет на Востоке и лично пообщавшись с учёными азиатами, я, безусловно, имел возможность уловить смысл Писаний и проникнуться их духом. Я как раз собирался об этом сказать, но был избавлен от необходимости это делать, поскольку какой-то голос из другой галереи тут же выкрикнул: «Для этого надо иметь мозги!», и вся аудитория разразилась смехом. Председатель объявил об окончании лекции, и среди сутолоки мы увидели, как человек, неосторожно задавший вопрос, машет руками и говорит какие-то слова, которые в воцарившемся шуме расслышать было нельзя. Позже я с большой грустью узнал, что этот джентльмен был одним из самых известных востоковедов Европы, а этот конфуз вызвал у него такое раздражение, что он затаил лютую ненависть по отношению ко мне и к Обществу, абсолютно невиновных в случившемся!
В оставшиеся три дня моего пребывания в Лакхнау я выступал с публичными лекциями и принимал частные обращения к нашему Филиалу и другим отделениям нашего Общества. Во время выступлений меня подвергли тщательному расспросу по поводу дела Куломбов, но мне удалось развеять все сомнения, и, уезжая, я оставил членов нашего Общества, провожавших нас на станции, в добром расположении духа.
Восьмого августа под проливным дождём мы въехали в Барейли, и с наших коллег, мистеров Чеда Лала, Пиари Лала и Гьянендры Ната Чакраварти, встречавших нас на вокзале, вода капала так, словно они спрыгнули с лодки для серфинга. Злые языки сделали всё возможное, чтобы в этом городе возбудить в отношении нас подозрения, и меня подвергли очень жёсткому экзамену, к счастью, с вполне удовлетворительным результатом. Мистер Чакраварти был одним из нескольких наших прогрессивных сотрудников, написавшим Е. П. Б., что я, совершив эту поездку, спас Общество в Индии, поскольку развеял все сомнения, заручился сочувствием народа и восстановил былую силу нашего движения. А почему бы и нет, учитывая, что стоявшие за нами Силы пребывали вместе с нами, чтобы через нас коснуться народного сердца? Если бы я хоть на мгновение забыл об этом, то для меня эти времена действительно были бы чёрными. Но я всегда об этом помнил, и моя вера в Учителя и уверенность в Нём не покидала меня ни на мгновение, и в мою голову ни разу не приходила мысль о возможном поражении. Это была моя поддержка и защита, мой источник силы. Стоявшие на нашей стороне были в сотни раз сильнее тех, кто был против нас. В течение того года, даже столкнувшись с негативными последствиями скандала, устроенного Куломбами, мы открыли семнадцать новых Филиалов. Пусть читатель обратит внимание на это мистическое число. Ни в Барейли, ни в Морадабаде, ни в Мируте, ни в любом другом пункте, включённом в длинную программу моей поездки, сильные ливни во время сезона дождей не позволили мне собирать на свои выступления полные аудитории, не говоря уже о толпах народа. Однако надо заметить, что водные элементалы словно объединились, чтобы мне помогать. Это случалось так часто, что многие замечали, как каким-то таинственным образом проливные дожди приостанавливались, когда подходило время идти на мои лекции, и возобновлялись, когда люди благополучно рассаживались на свои места, а затем снова прекращались, когда люди расходились по домам. Все мы знаем о погоде Королевы [2], так почему же подобные погодные условия не могут создать доброжелательные духи стихий, чтобы помочь своему другу из Теософского Общества, о них же и рассказывающих?
Я оставляю эту загадку без ответа и, в то же время, просто отмечаю факт, который попал в поле зрения многих наблюдательных людей.
Подобные расспросы с последующим искоренением сомнений, аналогичные лекции, приём в Общество новых членов и укрепление мощи местных Филиалов состоялись в каждом из пунктов, упомянутых в предыдущем абзаце. Шестнадцатого августа мы прибыли в Канпур, где нас радушно встретил и разместил в своём полку наш верный и испытанный друг, капитан А. Бэнон, член Теософского Общества. Это именно тот джентльмен, который, если читатель помнит, очень мужественно поддержал нас в борьбе с путешествующим клеветником, преподобным Джозефом Куком, и очень быстро заставил его сбежать в противоположный уголок Индии. Джозеф Кук сделал это, чтобы не встречаться со мной на публике и не повторять злобной клеветы, произнесённой им ранее. Все предыдущие годы этот талантливый, хотя и эксцентричный человек оставался нашим верным сторонником и другом, подобно ирландскому джентльмену из хорошей семьи, каким он всегда и был. Принадлежа к офицерскому составу армии и будучи окружённый военными, он так же как и они, не чувствовал никаких симпатий к теософии и глубоко о ней не размышлял, как это бывает со многими. Рассказав мне об этом на лекции, он запутал меня, чем и запомнился. Короче говоря, он проявил моральное мужество, равное благородству сэра Уильяма Крукса на посту президента Британского Научного Общества.
Моя лекция в Канпуре была перенесена в театр, представлявшим собой длинную узкую комнату. Она казалась мне средоточием самых вредоносных влияний, намного худших по сравнению с теми, которые бы остались после произошедшего на сцене кровопролития. Чтобы сделать обстановку ещё более мерзкой, организационный комитет, следуя отвратительному обычаю, около 90% передних мест отвёл самому антагонистичному классу, англо-индийцам, евразийцам и рождённым в христианстве людям, и около 90% задних мест – представителям низших каст. Это воздвигло аурическую стену, идущую поперёк всей комнаты, через которую я должен был направлять свой собственный аурический ток так, чтобы он мог добежать до моих друзей и сочувствующих нам людей. Через какое-то время становится невозможным контролировать эти влияния; некое тонкое чувство их присутствия или, может быть, точнее, полярность, становится развитой, поэтому в подобных случаях необходимо сконцентрировать всю свою волю, чтобы, так сказать, сломать барьер этого пресекающего враждебного тока и прорваться через него. Этот феномен ограничен Индией и связан с молчаливым, но непреодолимым аурическим антагонизмом рас; взятые по отдельности европейцы и индусы его не ощущают, но когда они собираются вместе, между ними сразу же начинают звучать нотки раздора. Из этой ситуации я вышел следующим образом. Я встал напротив прохода, самого слабого места в вышеупомянутом барьере, собрался и начал проецировать свой ток в сторону составлявших большинство индусов, пока нас не объединило магнетическое единство. Публичные ораторы и актёры настолько часто чувствовали этот закон взаимного притяжения и отталкивания, говоря о его реальности, что в его существовании не может быть сомнений, и любой, кто не сталкивался с ним на личном примере, вряд ли может считаться духовно чувствительным субъектом. Были описаны случаи, когда некий человек в аудитории привлекал к себе внимание говорящего с непреодолимой силой и практически заставлял его произносить речь или играть роль именно для него. Следующим вечером на своё выступление я обязал организационный комитет зарезервировать передние места у левой стороны прохода для индусов и заполнить их людьми как можно скорее. Начав говорить, я встал перед ними и, таким образом, моя самая сильная сторона, то есть, сторона, несущая положительный магнетизм, была обращена к наименее симпатизирующей части аудитории. И всё прошло благополучно.
В Аллахабаде, как и в любом другом населённом пункте Индии, куломбовско-миссионерский заговор доставил нашим друзьям немало беспокойств. Посредники заговорщиков очень активно сеяли семена недоверия, и я был вынужден их искоренять. Но судьба мне благоволила, и, в конце концов, всё закончилось хорошо. Вместе с мистером Джанаки Гхосалом мы засвидетельствовали своё почтение Свами Мадхавадасу, очень уважаемому аскету, говорящему по-английски. Интересно, что он является автором небольшого сборника под названием «Высказывания греческих мыслителей», в словах которых он услышал отголосок учений мудрецов своей родной страны. Он любезно дал мне почитать его оригинал и разрешил нам его опубликовать, адресовав свой труд, в первую очередь, своим ученикам, поскольку человек его уровня воздерживается от вмешательства в мирские дела. Среди устроивших мне допрос о деле Е. П. Б. был священник по имени Хакетт. Он пожаловал ко мне с охапкой книг и брошюр, в которых по каждому вопросу были сделаны пометки. Будучи сильно обрадован его вежливостью и явной беспристрастностью, я уделил ему столько времени, сколько ему было необходимо, чтобы добраться до сути дела. Наш разговор продлился три часа, и мы расстались лучшими друзьями. Когда на следующий день я уезжал в Джабалпур, он пришёл на вокзал, чтобы меня проводить. Я бы хотел, чтобы все миссионеры были похожи на него, но тогда они перестанут быть джентльменами.
В Джабалпуре я председательствовал на праздновании юбилея санскритской школы, основанной местным отделением нашего Общества. Благодаря неослабевающим усилиям Каличарана Бозе она процветает до сих пор. Это всего лишь одна из не менее чем двух десятков санскритских школ, открытых нашими сотрудниками. Однако большинство из них были распущены из-за отсутствия у их покровителей таких весьма необходимых качеств как упорство и настойчивость. Подобных неудач можно было бы избежать, если бы эти школы возглавили хорошие руководители-европейцы. Я с сожалением вынужден признать, что несмотря на способность индусов загораться энтузиазмом и любовью к делу, а также хранить ему преданность, они могут проявлять себя с лучшей стороны на поприще общественной работы только когда находятся под руководством коллег, принадлежащих более практичной расе. С мистером Хакеттом контрастировало сборище, которое составили падре из Протестантского Общества Миссионеров, лицемерный врач-христианин и некоторые другие так называемые христиане (я не могу признать их последователями Христа из-за их ограниченности, следования глупым предрассудкам и нетерпимости). Они пришли на мою вторую лекцию и сразу же после неё попытались создать беспорядки. Распознав их намерения, я не позволил им обратиться к моей большой аудитории и посоветовал им подыскать себе зал и сказать то, что они сочтут нужным. На следующий день они прислали мне записку с вызовом «сотворить чудо» на их собственных условиях! Бедняги! Они бы лучше читали Библию, приводящую описание подобных им людей: «Мудрее в своём собственном тщеславии, чем семь мудрецов». Ещё много раз должно обернуться колесо кармы, прежде чем им можно будет доверить чистку светильника в хижине ученика Учителя Мудрости.
Далее мой путь лежал на Запад, и, проходя через Центральные Провинции, вёл в Хошангабад и Нагпур, намеченным целям моей поездки. Я не знаю почему, но выехав из Джабалпура, я, казалось, попал в более светлую атмосферу; мрачное недоверие, дрогнувшее мужество и придирчивость, которые нападали на меня в Северо-Западных Провинциях, и с которыми я должен был бороться, на этом отрезке моего совершаемого по кругу путешествия отсутствовали. Здесь люди протягивали мне дружеские руки, говорили добрые слова и напрягали свой слух, чтобы лучше слышать мои слова; здесь я обрёл много верных друзей и доброжелателей. Правительственный дом отдыха в Хошангабаде, расположенный в прекрасном месте на берегу реки Нербудда, и картина, изображающая меня стоящим на верхней платформе гхата для омовения при ярком свете луны и обращающимся к многочисленной публике, были очень поэтическими и живописными. Среди пришедших меня послушать было несколько правительственных служащих-европейцев, и они посетили обе мои лекции. Ещё более тёплый приём ждал меня в Нагпуре, где вдохновителем и движущей силой всего был мистер К. Нараинсвами Найду, наш главный местный защитник. К сожалению, сегодня его уже нет в живых, но с того времени и до последнего вздоха он оставался одним из самых полезных, мудрых и верных членов нашего Общества. В его доме я основал Нагпурское Теософоское Общество, а сам он стал его президентом. Также он представлял меня огромной аудитории, собравшейся в театре, чтобы услышать мою лекцию на тему «Арийские риши и философия индуизма». После неё по старому индийскому обычаю он возложил мне на плечи вышитый малиновый чаддер (chadda), или платок. Наверное, многие помнят интересный случай, произошедший тем вечером. Прямо посреди моей лекции воцарившуюся мёртвую тишину внезапно разорвал один из тех хриплых жутких воплей, которые издают эпилептики в начале приступа. Вся аудитория повскакивала на ноги и с тревогой взглянула направо, где стоял бьющийся человек. На его судорожно сокращавшемся лице запечатлелось выражение страдания, и в следующий момент он упал на пол. Он едва коснулся земли, когда я вскочил со сцены, подбежал к нему, обхватил его голову, положив одну руку на лоб, а другую на затылок, дунул на его лицо и сконцентрировал свою волю на его болезни. Менее чем через пару минут он перестал стонать, припадок прекратился, кто-то дал ему стакан воды, он встал и пошёл домой. Затем я взобрался на сцену и продолжил свою лекцию с того места, на котором остановился. Этот простой эксперимент в тысячный раз доказал, что эпилепсия, одна из самых тяжело протекающих болезней при традиционном лечении, довольно хорошо поддаётся воздействию месмерической ауры, направленной силой воли. Надеюсь, это запомнят все те, у кого есть сила и желание помогать страждущему человечеству.
Утром 3 сентября мы прибыли в Бомбей, где нас радушно встретили. Побывав в гостях у разных людей, я также посетил Тукарама Татью в его загородном доме в Бандоре, где мы с ним вместе трапезничали по индийскому обычаю. Тукарам исходил из касты шудр, и, как и все образованные люди его уровня, чувствовал давление пренебрежительного отношения со стороны высших каст. Чтобы хоть в какой-то степени от этого избавиться, по крайней мере, в своём собственном уме, он попросил меня получить разрешение Первосвященника Сумангалы, чтобы зачитать ему Панча Шилу и посвятить в буддизм. Вместе с тем, несмотря на то, что ввиду определённого остракизма, которому подвергалась его семья со стороны индийского общества, он открыто от него отделился, ему всё же удалось сохранить в нём своё положение. Я уверен, что в последующие годы, когда миссис Безант открыто признала индуизм, и основы арийской кастовой системы вновь получили оправдание, он с большой охотой вернулся к своей исконной вере. Во всяком случае, в последующие годы я больше не слышал о том, что он исповедует буддизм. Прочитав одну лекцию во Фрамджи Ковасджи Холле перед большой аудиторией, я отправился в Пуну в сопровождении нашего коллеги, ныне покойного мистера Изекииля, члена огромной еврейской династии Сассунов и ревностного каббалиста. В его доме я познакомился с раввином Зильберманом из Иерусалима и его женой. Он, старый и немощный человек, вместе с женой, блестящей женщиной средних лет и служанкой-еврейкой занимали одну половину небольшого обособленного бунгало в усадьбе Изекииля. Он носил восточные одежды, как это делал мистер Изекииль Старший, который жил в другой половине их маленького домика. А я сам в то время облачался в сохраняющее прохладу индийское хлопковое одеяние, которое в тропиках я нахожу гораздо более удобным, чем наш тесный европейский костюм. Я бы постоянно носил это одеяние и поныне, если бы члены армии спасения не вульгаризировали его так быстро. Однажды мы с этим пожилым джентльменом были наедине, и он так пристально посмотрел на меня, что это заставило меня заподозрить что-то неладное с моей одеждой. Однако вскоре он всё прояснил. Таинственно поманив меня к себе в спальню, он откуда-то достал полностью укомплектованный еврейский костюм, включавший тюрбан, габардиновый плащ и всё, что он носил сам, а затем попросил меня всё это одеть. Когда я это сделал, он провёл меня по веранде в соседние комнаты, намекнув, что собирается представить меня как еврея. Решив в шутку ему подыграть, я торжественно поприветствовал иерусалимскую династию по восточному обычаю, и мой спутник провёл меня через всю комнату и усадил на стул. Пожилой раввин, сидевший на коврике слева от двери, после моего появления в таком неожиданном облике приветствовал меня с большим уважением, произнося особые слова, употребляемые для выражения почтения иерусалимским раввинам. Затем он на иврите начал засыпать меня вопросами и отказывался верить, что я обыкновенный язычник-неевреей. Тогда молодой Изекииль, потешаясь над его смущением, рассказал присутствующим, кто я такой. Однако раввин настаивал на том, что моя национальность слишком легко может быть определена по моей внешности, и продолжал свой перекрёстный допрос на иврите, пока факты не повторялись ему снова и снова. Его жена, сидевшая напротив нас в кресле-качалке у другой стены комнаты с горничной, разместившейся на полу у ног своей хозяйки, внимательно посмотрела на меня и поддержала мужа своей уверенностью в моём еврейском происхождении. «Кто и на основании чего может это отрицать»? – сказала она горничной. «Посмотрите, разве он не шекина (shekinah)», что означает сияющую ауру, теджас (tejas), как называют её индусы? Оба Изекииля остались очень довольны этим розыгрышем, устроенным пожилым джентльменом, и без какой-либо доли шутки предложили сфотографировать меня в еврейском костюме вместе с мистером Изекиилем Старшим на память. Но моё пребывание в Пуне было слишком кратким, чтобы можно было это сделать. В этом городе я прочитал одну лекцию под названием «Арийская мораль», на которой меня представил публике знаменитый мистер Ранаде, и ещё одну – в Фергюсонском Колледже для 1000 мальчиков-индусов на тему «Образование». На них присутствовали все известные местные прогрессивные деятели. Чтобы проиллюстрировать мою мысль об очень низком уровне образования, я обратился к ближайшему от меня ученику и, попросив у него учебник географии, взглянул на раздел, посвящённый Индии. Я увидел, что для всей Азии – Индии, Бирмы, Сиама, Цейлона, Китая и Японии – в нём было отведено только семнадцать страниц, а для Соединённого Королевства – более сорока! Конечно, я сказал, что, несомненно, составители этого учебника посчитали совершенно ненужным, чтобы индийская молодежь что-либо знала о своей родной стране, её истории, производствах, возможностях и так далее. Однако эти же авторы сочли необходимым, чтобы она знала о каждом Английском графстве, его ресурсах, населении, промышленности, городах и деревнях так подробно, что могла бы в тех краях совершить пешее путешествие. Какой же вздор называть подобную систему образования просвещением!
Лекция на тему «Карма и Кисмет», состоявшаяся в Хирабаге, живописном городском зале, явилась последним публичным мероприятием во время моего пребывания в этом населённом пункте, после чего я выехал из него в Хайдарабад, столицу Низама.
____________________________________
1 – фраза из «Гамлета» У. Шекспира в переводе М. Лозинского – прим. переводчика
2 – Хорошая погода, особенно в день, когда запланировано мероприятие на открытом воздухе. Происхождение этого выражения связано с королевой Викторией, которая, как правило, проводила свои публичные выступления при благоприятных погодных условиях. – прим. переводчика
Перевод с английского – Алексея Куражова
29.08.2018 12:28
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".