Листы старого дневника. Глава XIII, XIV. Генри С. Олькотт
ГЛАВА XIII.
«РАЗОБЛАЧЁННАЯ ИЗИДА».
Давайте посмотрим, какие воспоминания о написании «Разоблачённой Изиды» можно вынести из тёмной комнаты, хранящей нетленные негативы памяти.
Если про какую-нибудь книгу можно сказать, что она ознаменовала целую эпоху, то это относится к «Разоблачённой Изиде». В чём-то её значение было настолько же важным, насколько в другом – первой большой работы Дарвина: оба труда вливали свежую струю в ход современной мысли, и каждый из них стремился смести богословские несуразности, заменяя веру в чудо на веру в законы природы. И всё же, ничто не было более обыденным и неприметным, чем начало написания «Изиды». Однажды летним днём 1875 года Е. П. Б. показала мне несколько написанных ею листков рукописи и сказала: «Я написала это прошлой ночью «по приказу», но что с этим делать, убей бог, не знаю. Возможно, это предназначено для газетной статьи или книги, а возможно, ни для чего: во всяком случае, я сделала то, что мне велели». И она спрятала эти листки в ящик и в течение некоторого времени ничего о них не говорила. Но в сентябре – если мне не изменяет память – она поехала в Сиракузы (Нью-Йорк), чтобы нанести визит своим новыми друзьям, профессору Корсону из Корнельского университета и миссис Корсон, и работа возобновилась. Она писала мне, что это должна быть книга об истории и философии Восточных Школ и их связи с аналогичными Школами нашего времени. Она говорила, что писала о вещах, которые никогда не изучала, и цитировала книги, которые за всю свою жизнь никогда не читала: чтобы проверить её точность, профессор Корсон сравнивал приводимые ею цитаты из классических произведений, имеющихся в Библиотеке Университета, и нашёл их правильными. Вернувшись в город, она не очень усердствовала в этом деле, но всегда писала судорожно и, можно сказать, так же, как и во время пребывания в Филадельфии. Но через месяц-два после основания Теософского Общества мы сняли с ней две сообщающиеся друг с другом квартиры под номером 433 на 34-ой Западной улице, она на первом, я на втором этаже, и с этого времени написание «Изиды» пошло без перерывов и задержек, вплоть до её завершения в 1877 году. К этому времени за всю свою жизнь она не написала и десятой части такого литературного труда, но даже самый энергичный журналист, пишущий ежедневно, который когда-либо мне встречался, не шёл в сравнение с ней, обладавшей колоссальной выносливостью и неутомимой работоспособностью. Она могла находиться за своим столом с утра до ночи, и редко кто-то из нас ложился спать раньше двух часов ночи. В течение дня я должен был уделять внимание своим профессиональным обязанностям, но после раннего обеда мы всегда садились вместе за наш большой письменный стол и работали так, как будто от этого зависела наша жизнь, до тех пор, пока физическая усталость не заставляла нас остановиться. Но что это была за работа! Моё обучение, которое в обычной жизни достигалось путём чтения и размышлений, за эти без малого два года шло насыщенно и сжато. Я служил ей не только в качестве личного секретаря или корректора, она сделала меня своим сотрудником. Она заставляла меня использовать – так временами казалось – всё, о чём я когда-то читал или над чем размышлял, и побуждала мой мозг решать всё новые и новые проблемы, которые она ставила передо мной в области оккультизма и метафизики. Моё образование не помогало этому, и решения приходили ко мне только благодаря интуиции, получившей развитие в ходе этого насильственного процесса. Она работала без чёткого плана, но идеи переполняли её голову подобно неиссякаемому источнику, проливающемуся через край. Только что она писала про Брахму, и вот – уже про электрическую «кошку-метеор» Бабинэ; мгновенье, и она благоговейно цитирует Порфирия по соседству с ежедневной газетой или какой-нибудь современной брошюрой, которую я только что принёс домой; вот она преклоняется перед совершенством идеальных Адептов, а через мгновение отходит от темы, сокрушая профессора Тиндаля или кого-то ещё, питающего к ней отвращение, своей едкой критикой. Всё шло в полном беспорядке нескончаемым потоком, и каждый абзац являлся законченным сам по себе и мог быть вырезан без вреда для предыдущего или последующего текста. Изучение этой удивительной книги даже в нынешнем виде после всех многочисленных правок покажет, что это так.
Если у неё, несмотря на все свои знания, не было никакого плана, то не доказывает ли это, что работа выполнялась не по её собственному замыслу, также как и то, что она являлась каналом, по которому в застоявшиеся воды современной спиритуалистической мысли вливался поток свежей, живительной эссенции? В целях обучения она могла попросить меня написать что-то по какой-то специальной теме, возможно, предполагая привнести в работу яркие моменты, а, возможно, решив, что я сделаю это лучше, доверившись своей собственной интуиции. Если после того, как я заканчивал, её не устраивало то, что я написал, она часто прибегала к сильному словцу и обзывала меня разными обидными прозвищами, что, порой, провоцировало острое желание её убить; но если я собирался порвать своё несчастное сочинение, она могла выхватить его у меня и отложить для последующего использования после небольшой шлифовки где-нибудь в другом месте, а я пробовал написать ещё раз. Её собственная рукопись часто представляла собой впечатляющее зрелище: вырезки и исправления, повторные зачёркивания и повторные вставки. И если кто-то посмотрит сквозь страницу на свет, то сможет увидеть, что она состоит, возможно, из шести или восьми, или даже десяти листков, вырезанных из других страниц и склеенных вместе, а также содержит добавочный текст, состоящий из слов или предложений, вписанных между строк. В этой работе она стала настолько проворной, что часто шутливо нахваливала своё мастерство друзьям, если они присутствовали при этом. В ходе этого иногда страдали наши справочные книги, так как вставки часто делались ею на их открытых страницах, и томов, которые и по сей день несут её пометки, в библиотеках Адьярской Штаб-квартиры и Лондона предостаточно.
С момента первого появления в «Дэйли График» в 1874 году и на протяжении всей своей карьеры в Америке её осаждали посетители, и если среди них случайно находился тот, кто имел какие-то специальные знания про что-то конкретное, перекликающееся с её разделом работы, она непременно выуживала у него всё и, если было возможно, просила его письменно изложить свои взгляды или воспоминания для вставки в свою книгу. Среди примеров подобного рода рассказ мистера O’Салливана о магических сеансах в Париже, интересный набросок мистера Роусона о тайных посвящениях Ливанских Друзов, многочисленные замечания доктора Александра Уайлдера в тексте параграфов и во Введении, содержащиеся в двух томах, а также другие, которые добавляют работе так много ценного и интересного. Я знаю еврейского раввина, проведшего часы и целые вечера в её компании за обсуждением Каббалы, и слышал, как он говорил ей, что, хотя он и изучал тайную науку своей религии в течение тридцати лет, но она научила его вещам, о которых он даже и не мечтал, и пролила яркий свет на те части текста, которые оставались непонятными даже его лучшим учителям. Откуда она получала эти знания? То, что она обладала ими, было очевидно; но откуда она их получала? Не от своих гувернанток в России; не из какого-то источника, известного её семье, или от самых близких друзей; не из странствий по миру на пароходах и поездах после того, как ей минуло пятнадцать лет; не из какого-то колледжа или университета, потому что она никогда не поступала ни в тот, ни в другой; не из огромных библиотек мира. Судя по её разговорам и привычкам до того, как она взялась за эту чудовищную литературную задачу, она и вовсе ничему не обучалась, хоть в одном месте, хоть в другом; но когда ей были необходимы знания, она их получала, и в лучшие моменты своего вдохновения – если так допустимо выразиться – она настолько сильно поражала самых эрудированных своей учёностью, насколько ослепляла всех присутствующих своим красноречием и восхищала их своим остроумием, юмором и добродушными шутками.
Увидев многочисленные цитаты в «Разоблачённой Изиде», можно вообразить, что она писала её в нише Британского Музея или в нью-йоркской Библиотеке Астора. Однако в действительности вся наша рабочая библиотека едва содержала сотню книг, использованных для справок. Мистер Созеран, мистер Марблом и другие друзья время от времени приносили ей отдельные тома, а под конец она немного их заимствовала у мистера Баутона. Некоторые книги она использовала очень много – например, «Гностиков» Кинга; «Розенкрейцеров» Дженнингса; «Сод» и «Духовную Историю Человека» Данлопа; «Индуистский Пантеон» Мура; яростные атаки де Мюссо на Магию, Месмеризм, Спиритизм и т.д., которые он обвинял в дьявольщине; различные работы Элифаса Леви; двадцать семь томов Жаколио; Макса Мюллера, Гексли, Тиндаля, работы Герберта Спенсера и многих других более или менее известных авторов: но, я должен сказать, что их число тогда ещё не превышало сотню. Тогда в каких книгах она справлялась и к каким библиотекам имела доступ? В открытом письме к «Искателю истины» мистер У. Г. Бур спросил доктора Уайлдера, правдивы ли слухи о том, что он написал «Изиду» для Е. П. Блаватской. На него наш дорогой старый друг правдиво ответил, что эти слухи ложные, и что он сделал очень много для Е. П. Б., о чём выше я уже говорил: давал ей много полезных советов и за вознаграждение подготовил очень объемный и насчитывающий около пятидесяти страниц Указатель, полученный с предварительного пробного оттиска, посланного ему для этой цели. И это всё. И столь же безосновательна часто повторяемая байка, что книгу написал я, а она её только подправила; как раз всё было наоборот. Я корректировал каждую страницу её рукописи и каждую страницу гранок по нескольку раз; написал для неё много параграфов, часто просто воплощая её идеи, которые она тогда не могла хорошо оформить на английском языке (за пятнадцать лет до своей смерти и почти вначале всей своей литературной карьеры англоязычной писательницы); помогал ей находить цитаты и делал другую чисто вспомогательную работу: книга всецело её одной, какие бы личности на этом проявленном плане не имели к ней отношения, и она должна принять всю похвалу и все упрёки, которые эта книга заслуживает. Этой книгой она открыла целую эпоху и, складывая её, сложила и меня – её ученика и помощника – возможно, настолько полезного, насколько меня нашли пригодным для Теософской работы в течение этих последних двадцати лет. Тогда откуда же Е. П. Б. черпала материалы, составляющие «Изиду», цитаты из которых не могут быть прослежены до доступных литературных источников? Из Астрального Света с помощью своих духовных чувств (soul-senses) от своих Учителей – «Братьев», «Адептов», «Мудрецов», «Мастеров», как по-разному их называют. Откуда я это знаю? Работая два года вместе с ней над «Изидой» и в течение очень многих лет над другими литературными произведениями.
Смотреть на неё за работой было редким и никогда незабываемым опытом. Обычно мы сидели на противоположных сторонах одного большого стола, и я мог видеть каждое её движение. Её перо могло порхать по странице, когда она внезапно останавливалась, всматриваясь в пространство пустыми глазами ясновидца и фокусируя свой взгляд, как если бы смотрела на что-то невидимое, висящее в воздухе перед ней, и начинала копировать на бумагу то, что видела. Когда цитата заканчивалась, её глаза начинали смотреть как обычно, и она продолжала писать, пока снова не останавливалась до подобного же перерыва. Я хорошо помню два случая, когда я также был в состоянии увидеть и даже потрогать книги, из астральных дубликатов которых она копировала цитаты для своей рукописи и которые ей пришлось «материализовать» для меня, чтобы проверить ссылки при чтении гранок, поскольку я отказывался пропускать страницы, идущие «в печать», если мои сомнения в точности её копирования не были развеяны. Одной из них была французская работа по физиологии и психологии; другой – исследование также французского автора, представляющего какое-то направление в неврологии. Первая была в двух томах в переплёте из телячьей кожи, другая – в брошюрной обложке. Это произошло, когда мы жили в 302 номере на 47-й Западной улице – в когда-то знаменитом «Ламасери» и исполнительной штаб-квартире Теософского Общества. Я сказал: «Не могу пропустить эту цитату, потому что уверен, что она не может читаться так, как вы её привели». Она ответила: «О, не беспокойтесь, она правильная, пропустите её». Я настаивал до тех пор, пока она, в конце концов, не сказала: «Хорошо, не шумите минутку, и я постараюсь её достать». В её глазах прочитался далеко глядящий взгляд, и она тотчас указала в дальний угол комнаты, на этажерку, на которой хранились всякие безделушки, и приглушённым голосом сказала: «Там», а затем вновь пришла в себя. «Там, там, посмотрите повыше»! Я пошёл и нашёл два нужных тома, которые, насколько мне известно, до этого времени никогда не находились в доме. Я сравнил текст с цитатой Е. П. Блаватской и показал ей, что был прав, подозревая ошибку, поправил гранки, а затем по её просьбе вернул два тома на то место этажерки, с которого они были взяты. Я вернулся на своё место и возобновил работу, а когда спустя некоторое время вновь посмотрел в ту сторону, книги исчезли! После того, как я рассказал эту (абсолютно правдивую) историю, невежественные скептики вольны сомневаться в моей вменяемости; я надеюсь, что это пойдёт им на благо. То же самое произошло и в случае с переносом другой книги за исключением того, что она осталась и в настоящее время находится в нашем распоряжении.
«Копия», раздобытая Е. П. Блаватской, в разных местах сильно различалась. Хотя почерк везде имел своеобразный характер, но, кто знаком с её написанием букв, всегда будет в состоянии распознать любую страницу как принадлежащую перу Е. П. Блаватской. Однако при тщательном исследовании можно обнаружить, по крайней мере, три или четыре разновидности некоего стиля, и каждый из них прослеживается на протяжении нескольких страниц, пока не уступит место какому-нибудь другому каллиграфическому варианту. То есть, на одной и той же странице редко соседствовало более двух стилей – а как я сейчас вспоминаю, этого не происходило вовсе. И даже если их было два, то только тогда, когда стиль, которым писалась работа, может быть, весь вечер или его половину, вдруг уступал место какому-то другому, который мог, в свою очередь, использоваться остаток вечера или весь следующий вечер или утро, когда производилось «копирование». Один из этих почерков Е. П. Б. был очень мелким, но простым, другой – жирным и размашистым, третий – средним по размеру, простым и очень разборчивым, четвёртый – небрежным и трудно читаемым, со странными, написанными на иностранный манер буквами «а», «х» и «е». Также эти разные стили различались и в английском, насколько это было возможно. Иногда я был вынужден делать по нескольку исправлений в каждой строке, в то время как в других местах мог быстро пробежать много страниц, корректируя чуть-чуть неточные идиомы и орфографию. Самыми совершенными из всех являлись рукописи, которые были написаны для нее, когда она спала. Начало главы, посвященной цивилизации Древнего Египта (том I, глава XIV), является тому иллюстрацией. Обычно мы прекращали работу незадолго до двух часов ночи, оба слишком усталые, чтобы пойти на наш обычный перекур и поболтать перед расставанием; она почти засыпала в своём кресле, когда я желал ей спокойной ночи и уплетался к себе в спальню. Как-то следующим утром, когда я спустился после своего завтрака, она показала мне стопку, состоящую, по меньшей мере, из тридцати или сорока страниц прекрасно написанной рукописи, которая, по её словам, была написана для неё – скажем так, Учителем, чьё имя ещё никогда не было унижено, как некоторые другие. Она была совершенна во всех отношениях и пошла в печать без пересмотра.
Любопытно, что каждому изменению в рукописи Е. П. Б. предшествовал либо её выход из комнаты на одно-два мгновенья, либо её вхождение в транс или в состояние погружённости в мысли, когда её безжизненные глаза, как это бывало, начинали смотреть через меня в пустоту, и почти сразу же она возвращалась к нормальному состоянию бодрствования. Также становились заметными и изменения личности, или, скорее, личностных черт – походки, выражения голоса, живости манер и, прежде всего, настроения. Помнит ли читатель, как в её «Из пещер и дебрей Индостана» утверждалось, что крутящаяся прорицательница время от времени могла подпадать под контроль разных богинь и выходить из него? Это очень похоже на то, что – за исключением колдовства и головокружительных танцев – случалось с Е. П. Блаватской: она могла покинуть комнату одним человек и тотчас же вернуться в неё другим. Не другой в плане изменения видимого физического тела, но другой по стилю движений, по речи и манерам; с другими умственными способностями, с другими взглядами, с другой степенью владения английской орфографией, идиомами и грамматикой, а также с совершенно другой способностью обуздывать свой характер, который был то, подобно солнечному свету, почти ангельским, то, самое худшее, прямо противоположным. В одних случаях, когда меня одолевала самая тупая неспособность оформить идеи письменно, она позволяла пропускать это незамеченным с благожелательным терпением, в других – за, возможно, малейшую ошибку она, кажется, была готова лопнуть от злости и уничтожить меня на месте! Эти приступы ярости, без сомнения, иногда могли объясняться состоянием её здоровья, и, следовательно, были вполне естественны; но этого, по меньшей мере, недостаточно, чтобы объяснить некоторые вспышки её гнева. В одном частном письме Синнет превосходно характеризует её как мистическое сочетание богини и фурии, и, подметив её поведение в этих различных состояниях, говорит[1]: «Она, конечно, не имела никаких внешних проявлений, которые можно было бы ожидать от духовного учителя; и в то же самое время, как она, будучи достаточно философичной и отрёкшейся от мира ради духовного продвижения, могла потакать безумию страстей по поводу тривиальных неприятностей, оставалось для нас глубокой тайной в течение долгого времени», и так далее.
Однако предположение о том, что когда мудрец занимал её тело, оно было вынуждено действовать со спокойствием, присущим мудрецу, а когда этого не было, то всё шло иначе, разрешает эту головоломку. Её любящая тётя, мадам Н. А. Фадеева, которую Е. П. Б. также страстно любила до самой смерти, писала мистеру Синнетту, что странная возбудимость темперамента Е. П. Б. остаётся одной из её наиболее характерных черт, уже проявлявшихся в малолетстве. Уже тогда она была подвержена неуправляемым аффектам и демонстрировала имеющую глубокие корни склонность восставать против всякого рода насилия или контроля. «…Малейшие возражения приводили к вспышкам гнева, зачастую подобного судорогам». В письме к родственникам (цитированном на странице 205) она сама так описывает свой психический опыт при написании этой книги:
«Когда я работала над «Изидой», то писала её так легко, что это, конечно, был никакой не труд, но истинное удовольствие. Почему я этим похваляюсь? Всякий раз, когда мне говорили писать, я садилась и подчинялась, и тогда я могла легко написать почти обо всём – о метафизике, психологии, философии, древних религиях, зоологии, естественных науках, да хоть о чём угодно. Я никогда не ставила перед собой вопрос: «Могу ли я писать на эту тему?»... или «справлюсь ли я с этой задачей?», но просто садилась и писала. Почему? Потому что кто-то, кто всё знает, мне диктовал. Это мой Учитель, а иногда и другие, которых я давно знаю по своим путешествиям. Пожалуйста, не думайте, что я потеряла рассудок. Прежде я уже намекала на них… и говорю вам откровенно, что всякий раз, когда пишу о предмете, о котором знаю мало или почти ничего, я обращаюсь к ним, и один из них меня вдохновляет. То есть, он позволяет мне просто копировать то, что я переписываю из рукописей и даже из печатного материала, который пробегает в воздухе перед моими глазами. И в течение этого процесса я никогда не бываю без сознания хоть на одно мгновение».
О том же предмете – манере её письма – своей сестре Вере она как-то написала:
«Ты можешь мне не поверить, но, рассказывая это тебе, я говорю истинную правду; меня занимает не написание «Изиды», а исключительно сама Изида. С открытыми глазами я постоянно живу в своего рода волшебном мире, живу жизнью, насыщенной видениями и зрелищами, и это не какой-то случайный обман моих чувств! Я сижу и смотрю на справедливую богиню постоянно. И по мере того, как она раскрывает мне тайный смысл давно утраченных секретов, с каждым часом завеса становится всё тоньше и прозрачней, постепенно спадая с моих глаз; и я, затаив дыхание, едва могу верить своим чувствам! … Для того чтобы не забыть о том, чему я училась в далёких краях в течение нескольких лет, я сделала так, что перед моими глазами постоянно находится всё, что мне хочется увидеть. Таким образом, денно и нощно перед моим внутренним взором всё время торжественно шествуют образы прошлого. Скользя медленно и бесшумно, подобно картинкам волшебной панорамы, мне является век за веком,… и я связываю эти эпохи с определёнными историческими событиями и знаю, что ошибки быть не может. В череде картинок какого-то прошлого века возникают расы и нации, страны и города, затем они блёкнут и исчезают в панорамах какого-то другого; точные даты мне затем сообщает …. Исторические периоды объемлют седую древность; мифы объясняются реальными событиями и персонажами, которые реально существовали; и каждое важное и, часто, неважное событие, каждая революция, подобно новым страницам, которые перелистываются в книге жизни народов, – с момента их зарождения до последовавших естественным образом результатов – остаются сфотографированными в моём уме, будто впечатанными в него несмываемыми красками… Когда я, размышляя, просматриваю свои мысли, они являются мне, словно маленькие деревянные биты различных форм и цветов из игры, известной как кастет (головоломка, casse-tête): я подбираю их одна к одной, пытаясь сделать подходящими друг к другу; беру первую из них, но затем откладываю в сторону, пока не найду ей пару; в итоге всегда в конце выходит что-то геометрически правильное. Разумеется, я наотрез отказываюсь относить это к моим собственным знаниям или памяти, потому что я никогда не смогу прийти в одиночку ни к таким построениям, ни к таким заключениям... Я серьёзно тебе говорю, мне помогают. И тот, кто мне помогает – мой ГУРУ» (цитата со страницы 207). Своей тёте она говорила, что во время отсутствия своего Учителя, занятого какими-то другими делами, – «Он побуждает искать замену его знаниям во мне самой…. В такие моменты пишу не я, но моё внутреннее Эго, моё «просветлённое Я» , которое думает и пишет за меня. Только посмотрите… вы, кто меня знает. Когда я столько училась, чтобы писать такие вещи? Откуда все эти знания»?
Читатели, склонные основательно исследовать уникальные психические проблемы, подобные этой, не останутся разочарованными, сравнивая вышеуказанные объяснения, данные Е. П. Б. по поводу состояний своего сознания, с серией писем к её родственникам, публикация которых начата в журнале «Путь» (Нью-Йорк, Мэдисон Авеню, 144) в декабре 1894 года. В них она открыто признаёт, что в таких случаях её тело находилось в чужом распоряжении, и литературную работу проделывали пришлые сущности, которые учили меня посредством её губ и выдавали знания, даже проблеском которых она не обладала в своём обычном состоянии.
Понятое буквально, такое объяснение вряд ли будет удовлетворительным; ведь если разрозненные мысли-биты психического кастета Е. П. Б. всегда соединялись бы вместе, чтобы сложить эту головоломку строго геометрически, то её литературное произведение не должно было бы содержать ошибок, и материалы укладывались бы все вместе в стройную, логически и литературно последовательную схему. Излишне говорить, что дело обстоит совсем иначе; и что даже когда «Разоблачённая Изида» ушла под пресс Трау после того, как Баутон потратил свыше 600 долларов на правки и переделки, которые Е. П. Б. делала в гранках, на страницах и в гальваностереотипах[2], она была и по сей день остаётся без определённого литературного плана.
Том I был призван ограничиться вопросами науки, том II – религии, но есть много частей в каждом томе, которые касаются и другого. Мисс Кислингбери, которая набросала оглавление тома II в тот же вечер, когда я составлял оглавление тома I, может рассказать о сложностях, с которыми мы столкнулись при попытке отследить план каждого из соответствующих томов.
К тому же впоследствии, когда издатель категорически отказался вложить в предприятие какой-то дополнительный капитал, мы подготовили почти законченную дополнительную рукопись, чтобы сделать из неё третий том, но она была безжалостно уничтожена перед тем, как мы покинули Америку; Е. П. Блаватской и не снилось, что она когда-нибудь захочет использовать её в Индии, а также для «Теософа», «Тайной Доктрины» и других своих литературных произведений, написанных после, о которых даже не помышлялось. Как часто мы с ней сокрушались, что весь этот ценный материал был так бездумно утрачен!
Мы корпели над книгой в течение нескольких месяцев и произвели на свет ещё 870 страниц рукописи, когда однажды вечером она задала мне вопрос о том, соглашусь ли я начать всё сначала, если будет приказано – (нашим «Парамагуру») ! Я хорошо помню шок, вызванный мыслью, что все эти недели тяжкого труда, психических гроз и головоломных археологических загадок были потрачены впустую – как я, словно слепой щенок, представлял тогда это по своему невежеству. Однако поскольку моя любовь, уважение и благодарность, испытываемые к этому Учителю, как и ко всем Учителям, за предоставленную мне честь выполнять часть их работы, были безграничными, то я согласился, и мы начали заново. Благо, что я это сделал; потому что, доказав свою непоколебимость в достижении цели и мою преданность Е. П. Б., я получил свою духовную награду сполна. Мне были объяснены основные принципы, даны многочисленные демонстрации при выполнении психических феноменов, ради меня самого мне помогали проводить эксперименты, я узнал о разных Адептах и извлёк пользу от знакомства с ними, и вообще, узнал о своей собственной пригодности – в той мере, насколько позволяет моё врождённое упорство и способность самостоятельно решать практические мирские задачи – для непредвиденной тогда будущей общественной работы, которая впоследствии стала делом истории. Очень странно и, в самом деле, необъяснимо, но люди часто считают, что из всех тех, кто помогал Теософскому движению, часто ценой величайшего самопожертвования, только мне одному выказывалась такая благосклонность в плане личного опыта и общения с Махатмами, факт существования которых является таким же практическим знанием, как существование моих собственных родственников и близких друзей. Но я сам так считать не могу. Я знаю, что я об этом знаю, но почему-то многие из моих коллег этого не знают. Многие люди постоянно говорят мне, что они основывают свою веру в Махатм на моём непоколебимом и неоспоримом личном свидетельстве, которое дополняют утверждениями Е. П. Б. Возможно, меня благословили, потому что я вместе с Е. П. Б. должен был спустить на воду корабль «Теософия» для её Учителей и вести его через многие водовороты и циклоны, когда никакая неполнота истинных знаний, на которых прочно основывается наше движение, не могла бы меня вынудить оставить свой пост.
Давайте предпримем ещё одну попытку проанализировать психическое состояние Е. П. Б. при написании своей книги и посмотрим, даст ли нам какая-нибудь общеизвестная гипотеза ключ к разгадке этих явных различий в личности, почерке и умственных способностях, упомянутых выше. Эта задача является одной из очень деликатных и сложных, поскольку я сомневаюсь, что с подобной психологической загадкой, включая случай Шекспира, когда-либо сталкивались раньше; и я полагаю, что после прочтения того, о чём я напишу, мои сотрудники, изучающие Теософию и Оккультную Науку, согласятся с этим мнением.
________________________________
1 – Случаи из жизни Мадам Блаватской, стр. 224.
2 – 2 – 17 мая 1887 года он мне писал: «правка уже стóит 280,80 долларов, и если так пойдёт и дальше, то книга ко времени её выхода принесёт очень страшные убытки, поскольку каждая копия первой тысячи обойдётся гораздо дороже, чем мы выручим с её продажи; для начала состояние дел весьма неутешительное. Стоимость набора одного первого тома (со стереотипами) составляет 1359,69 долларов, и это стоимость только одного тома, заметьте, без бумаги, печати и переплёта! С уважением, Дж. У. Баутон». Е. П. Б. не только бесконечно корректировала гранки, но даже после того, как были отлиты стереотипы, она их вырезала, меняя местами старый материал и вставляя новый, если что-то приходило ей на ум, или если натыкалась на что-то при прочтении.
.jpg)
ГЛАВА XIV.
РАЗЛИЧНЫЕ ГИПОТЕЗЫ.
Хотя я вполне могу потерять надежду установить точную степень участия такой непростой личности как Е. П. Блаватская в написании «Разоблачённой Изиды», но, я полагаю, совершенно очевидно и бесспорно, что она обдумывала и усваивала весь материал, делая его своим собственным и размещая его в своей книге, подобно каменным битам в мозаике. Как профессор Уайлдер мне недавно написал: «Мало абсолютно оригинальных книг. То, что эти тома написаны её своеобразным стилем, совершенно очевидно. Только людям требуется, чтобы был применён принцип мистера Генри Уорда Бичера: «Когда я ем цыплёнка, я не становлюсь цыплёнком; цыплёнок становится мной»!
Ничто не может быть проще, чем полностью уклониться от этого вопроса и трезвонить вместе с теми, кто заявляет, что Е. П. Блаватская была, так сказать, просто божественно вдохновлена и не виновна в ошибках, противоречиях, преувеличениях и сокращениях; но я, зная её довольно хорошо, не могу этого сделать, и правда будет на моей стороне. Не надо полагать, что ближайшее рассмотрение её оккультных и психических дарований заставило меня испытать отвращение. Разумеется, я не собираюсь закрывать глаза на факты, и, таким образом, отказываться от неё и её работы в угоду тем, кто будет радоваться низвержению Е. П. Б. с пьедестала, на который мы должны её поместить, и унижению её до коварной самозванки, за которую пытались её выдать лидеры Общества Психических Исследований. Сам вопрос о предполагаемом сходстве между почерком Учителя и её собственным – один из пунктов её обвинения – правомочно встаёт в ходе нашей дискуссии о рукописи «Разоблачённой Изиды».
После размышлений по поводу этого нельзя не заметить, что, по меньшей мере, необходимо учитывать несколько гипотез:
1. Была ли книга полностью написана Е. П. Б. – независимым и добросовестным личным секретарём – под диктовку Учителя?
2. Или в то время, пока её Высшее Я полностью или частично контролировало её физический организм?
3. Или в состоянии медиумического одержания другими живущими личностями?
4. Или хотя бы частично в любых двух и более из этих состояний?
5. Или в состоянии обычного духовного медиума, контролируемого развоплощённым интеллектом?
6. Или она была написана несколькими то скрытыми, то активными личностями, присутствующими в ней самой?
7. Или просто ею самой, русской дамой, Е. П. Блаватской, без вдохновения извне, без контроля и вне состояния одержания, в обычном состоянии бодрствующего сознания, то есть, способом, не отличающимся от того, которым любой автор проделывает работу подобного рода?
Позвольте начать с последней версии. Мы очень легко и безошибочно обнаружим, что образование и подготовка Е. П. Б. совсем несовместимы с представлением о ней как об эрудите, философе или, по меньшей мере, книголюбе. Воспоминания родственников Е. П. Б. о её жизни, сообщённые Синнетту, её биографу, и мне самому[1], говорят о том, что она была неусидчивой ученицей, питающей неприязнь к серьёзной литературе, которая не тянулась к образованным людям, не имела склонности ходить в библиотеки и к ужасу её гувернанток и отчаянию родственников, страстно восставала против всех привычных ограничений и условностей.
Её ранние годы прошли в окружении «горбатых домовых» и эльфов, вместе с которыми она проводила дни и недели, совершая дерзкие выходки и разглашая с помощью ясновидения сокровенные секреты окружающих. Из литературы она любила только фольклор России, и ни в период её жизни до начала написания «Изиды», ни в течение года, что она жила в Нью-Йорке перед тем, как отправилась искать меня, её родственники, а также её друзья или знакомые не слышали, чтобы она говорила о своих литературных предпочтениях или вкусах. Мисс Баллард и другие леди, которые знали её по нескольким нью-йоркским съёмным квартирам, знакомые с её привычками и образом жизни, никогда не видели её посещающей библиотеку Астора, Общественный, Механический, Исторический или Американский Институт в Бруклине или Библиотеку Коммерсантов: никто никогда не вызовется признать в ней завсегдатая этих оазисов печатной мысли. Она не принадлежала ни к одному научному или иному учёному обществу ни в одной части мира; она не опубликовала ни одной книги. Она охотились на чудотворцев в диких и полуцивилизованных странах, чтобы изучать практическую психологию, а не читать их (несуществующие) книги. Короче говоря, до момента написания «Изиды» она не была литературно образованным человеком. Это было ясно каждому из её нью-йоркских близких знакомых в той же степени, что и мне; и это подтверждается ею самой в последней статье «Люцифера» под названием «Мои Книги», которую она написала незадолго до смерти.[2]
В ней она говорит, что следующие факты «неоспоримы и не отрицаемы:
(1). Когда я приехала в Америку в 1873 году, я не разговаривала на английском языке – который устно учила в детстве – на протяжении более тридцати лет. Я могла понять его, когда что-то читала, но едва ли могла говорить на этом языке.
(2). Я никогда не была ни в одном колледже, и тому, что узнала, научилась сама; я никогда не претендовала ни на какую эрудицию в области современных исследований; тогда я с трудом читала какие-то научные европейские работы, мало зная о западной философии и науке. То немногое, что я изучала и чему обучалась, отвращало меня своим материализмом с его ограниченностью, узостью тупого и застывшего догматизма, а также духом превосходства над философией и науками древности.
(3). До 1874 года я не написала ни одного слова на английском языке и не опубликовала ни одной работы на каком-нибудь другом языке. Следовательно:
(4). Я не имела ни малейшего представления о правилах литературы. Искусство написания книг, подготовка их к печати и публикации, чтение и исправление гранок были для меня полны неведомых тайн.
(5). Когда я начинала писать то, что позднее вылилось в «Разоблачённую Изиду», я имела представление о том, что из этого выйдет, не больше, чем человек на луне. У меня не было никакого плана; я не знала, будет ли это эссе, памфлет, книга или статья. Всё что я знала – это то, что я должна её написать. Я начала свою работу прежде, чем хорошо узнала полковника Олькотта, ещё за несколько месяцев до создания Теософского Общества».
Последнее предложение вводит в заблуждение, потому что она не начинала её, пока мы не стали хорошо знакомы и, действительно, не сделались близкими друзьями. На самом деле вся статья должна быть полностью переписана, если бы она не стала её последней.
Бесконечные замены старых «копий» новыми и перестановка их из одной главы «Разоблачённой Изиды» или её тома в другой касались только таких разделов работы, которые, я бы сказал, были написаны в её нормальном состоянии – если таковое имело место – и предполагали болезненную борьбу неопытной «зелёной руки» с гигантской литературной задачей. Незнакомая с грамматикой английского языка и литературными приёмами, обладая умом, абсолютно неподготовленным для такой постоянной бумажной работы, но наделённая безграничной храбростью и мощью непрерывной умственной концентрации, в которой ей не было равных, неделями и месяцами она медленно двигалась к своей цели, выполняя приказы своего Учителя. Этот литературный подвиг превосходит все её феномены.
Вопиющий контраст между бессвязными и почти совершенными местами её рукописи вполне определённо доказывает, что над написанием этого произведения работал не один и тот же интеллект: изменения почерка, хода мысли, плавности литературного стиля, а также личностных особенностей подтверждают эту идею. За давностью времени и в связи с потерей этой рукописи, мне невозможно сказать, какая из её меняющихся личностей главным образом отвечает за якобы безответственное использование цитат. Всё, что попадалось мне в руки, кажущееся заимствованным от другого автора, я, конечно, заключил бы в кавычки, и вполне возможно, что смешение этого с некоторыми из её собственных оригинальных идей ложится обвинением на меня; данные отрывки читаются, как если бы их написал кто-то другой. Когда она в ходе полемики излагала высказывания других людей без того, чтобы сделать в тексте разрыв, то, вполне естественно – если отрывки были не из книг, которые я читал и ознакомился с ними – я бы пошёл на исправление этой как будто собственной «копии» Е. П. Блаватской. Выше я уже говорил, что получил оккультное образование при составлении «Изиды», а также благодаря обучению и экспериментам Е. П. Б.; теперь я должен добавить, что моя предыдущая литературная жизнь позволила мне внедриться в другие и намного более практичные области исследования, чем литература, которые слиты воедино в «Изиде», а именно, в агрохимию и сельскохозяйственную науку в целом. Так что она могла дать мне «копию», полностью составленную из отрывков, заимствованных у востоковедов, филологов и восточных мудрецов, а я не мог обнаружить этот факт. Плагиат в «Изиде» лично мне никогда не бросался в глаза, будь то устный или какой-то другой, и я не знаю, чтобы такой имел место; но существуют два варианта, которые возможны: (а) что заимствование было сделано неподготовленным, неопытным новичком в литературе, коим являлась Е. П. Блаватская, не ведающая о литературном грехе, который она совершила, и (б) что отрывки при копировании были так переработаны, что я не обратил своего редакторского внимания на несоответствие их тому, что перед ними и после них. Или – третий вариант – может быть она писала, всегда находясь наполовину на этом плане сознания, наполовину на другом; и она ясновидчески считывала цитаты с Астрального Света и использовала их, если они приходились кстати, в самом деле не зная, из каких они книг и кто их авторы? Конечно, её знакомства с восточными людьми склоняют думать, что это предположение правдоподобно, потому что если кому-то когда-то было привычно жить в двух мирах, то это, определённо, ей. Часто – как говорилось выше – я видел её в самом процессе «копирования», извлекающей что-то из фантомных книг, невидимых для меня, но, несомненно, видимых для неё.
Теперь давайте рассмотрим следующую, шестую, гипотезу, предполагающую, что книга была написана несколькими разными личностями Е. П. Блаватской или разными слоями сознания её личности, которые, возможно, периодически переходили в активное состояние из скрытого. По этому вопросу исследования наших современников ещё не продвинулись так далеко, чтобы нам можно было что-то безапелляционно утверждать. В своих «Случаях из жизни мадам Блаватской» (стр. 147), мистер Синнетт приводит письменное описание её «двойной жизни», которую она вела на протяжении некой «небольшой лихорадки», всё же вызвавшей упадок сил, когда в молодости она была в Мингрелии:
«Всегда, когда меня звали по имени, я открывала глаза, услышав это, и была каждый раз сама собой, своей собственной индивидуальностью. Однако как только я оставалась одна, то погружалась в своё обычное, наполовину дремотное состояние и становилась кем-то другим (кем именно, мадам Б. не говорила)… В тех случаях, когда меня, пребывающую в своей другой личности, прерывали, произнося моё настоящее имя, пока я бормотала в полудрёме, – произнося отрывки фраз от своего имени или от имени того, кто в это время был моим вторым «я», – я открывала глаза, отвечая очень рационально и всё понимая, потому что никогда не находилась в бреду. Но, не успев снова закрыть глаза, моё другое «я» завершало прерванное предложение, продолжая со слова или даже полуслова, на котором его перебивали. Когда я приходила в себя, то хорошо помнила, кем была в своей второй ипостаси, и то, что делала. Когда, как мне известно, я становилась некой персоной, то есть каким-то иным существом, то оно не имело ни малейшего представления о том, кто такая Е. П. Блаватская! Я была в другой далёкой стране индивидуальностью, совершенно отличной от настоящей, не имеющей никакой связи с моей реальной жизнью».
В свете сказанного некоторые могут утверждать, что только Е. П. Блаватская была той сознательной сущностью, которая населяла её физическое тело, и что «кто-то иной» – это не Е. П. Б., но другое воплощённое существо, имеющее необъяснимую связь с телом Е. П. Б. и ею самой. Правда, известны случаи, когда второе «я» демонстрирует определённые вкусы и таланты, чуждые обычному «я». Например, профессор Барретт рассказывает о сыне викария на севере Лондона, который, после серьёзной болезни начал страдать раздвоением личности. Чуждое эго «не знало своих родителей, не имело никакой памяти о прошлом, звало себя по-другому, и, что особенно примечательно, развило музыкальные способности, которых не было и в помине». Таким образом, существует много случаев, когда второе «я», заменив обычное, называет себя другим именем и имеет определённую память о своих собственных переживаниях. В широко известном случае тело Луранси Ван было полностью одержимо развоплощённой душой другой девушки по имени Мэри Рофф, умершей двенадцать лет назад. Под влиянием одержания её личность полностью изменилась; она помнила всё, что случилось с Мэри Рофф до её смерти, но свои собственные родители, родственники и друзья стали для неё совершенно незнакомыми людьми. Это одержание продолжалось около четырёх месяцев.[3]
Казалось, что Мэри Рофф заняла её тело «так естественно, что она едва могла почувствовать, что теперь оно не было её собственным, рождённым почти тридцать лет назад». Редактор брошюры «Чудо Ватсеки» копирует из «Харперс Мэгэзин» за май 1860 года сообщение преподобного доктора У. С. Пламмера о раздвоении личности некой Мэри Рэйнольдс, перемежавшегося с эпизодами нормального состояния, с её восемнадцатилетнего возраста до того, как ей исполнился шестьдесят один год. В течение последних двадцати пяти лет своей жизни она оставалась всецело в своём втором состоянии: обычное «я», которое было сознательным обладателем её тела, растворилось. Но, обратите внимание на странный факт, что все свои знания, которыми она обладала в состоянии второго «я», были приобретены ею уже в таком своём состоянии. Она начала эту вторую жизнь в восемнадцать лет (считая по возрасту тела), забыв о Мэри Рэйнольдс всё, что та знала и пережила; её вторым состоянием было именно то, в котором пребывает новорожденный младенец. «Всё её оставшееся прошлое заключалось в способности произносить несколько слов: пока она не выучила их значение, для неё они оставались бессмысленными звуками». – «Чудо Ватсеки», стр. 42).
В «Случаях…» (стр. 146) приводится объяснение того, каким образом Е. П. Б. могла давать гурийской и мингрельской знати, которая приходила посоветоваться с ней, ответы на их вопросы о личных делах. Просто она могла, находясь в полном сознании, с помощью ясновидения видеть их мысли и то, «как они истекали из их голов спиральной световой дымкой, иногда струями, которые можно было принять за некую лучистую материю, и оформлялись в разные картины и образы вокруг них». Предполагать это заставляет следующее:
«Часто такие мысли и ответы на вопросы оказывались как бы впечатанными в её собственном мозгу, выливаясь в слова и предложения точно таким же образом, как это происходит с нашими собственными мыслями. Но, насколько мы все понимаем, данные видения всегда более надёжны, будучи независимыми и отличными от собственных впечатлений провидца и принадлежа к чистому ясновидению, а не к «передаче мыслей», которое является процессом, в ходе которого всегда происходит смешение воспринятого с собственными более яркими психическими впечатлениями».
Кажется, это проливает свет на данную проблему и позволяет предполагать следующее. Возможно, Е. П. Б., находясь во вполне нормальном, бодрствующем сознании, с помощью ясновидения или способности улавливать мысли (thought-absorption) – в данном случае последнее выражение предпочтительнее, чем «передача мыслей» (thought-transference) – «считывала» накопленную мудрость изучаемого ею литературного произведения и настолько вбирала её в свой собственный мозг, что теряла мысль о том, что она не её собственная. Практикующие восточные психологи не считают эту гипотезу такой уж нелепой, как это могут делать другие. Правда, в конце концов, это всего лишь гипотеза, и враги Е. П. Б. будут звать её простым плагиатором. Невежественные оскорбления – путь наименьшего сопротивления.
Однако сторонникам этой теории следует напомнить, что самым пылким и страстным желанием Е. П. Б. было собрать вместе из всех древних и современных источников теософских учений как можно больше подтверждений того, чтó она проповедовала; и весь её интерес заключался в том, чтобы сослаться на уважаемых и достойных доверия авторитетов, а не в плагиаторском копировании их работ для своей собственной славы.
Я много читал о вопросе множественных личностей в человеке и что-то знаю о нём, но я не припоминаю случая, когда вторая личность или пробудившиеся скрытые личности были в состоянии что-то цитировать из книг или языков, к которым обычное бодрствующее «я» никогда не имело никакого отношения. Я знаю одного английского учёного, который совсем забыл свой родной язык, проживая за границей с одиннадцатилетнего возраста, и даже не говорил на нём и не понимал устную речь до двадцатидевятилетнего возраста, когда начал заново учить его с помощью учебников и словарей. Но в то время как он таким образом приобретал элементарные знания языка, он правильно говорил на нём во сне. Но в его случае имевшееся знание просто кануло в «подсознательную» сферу сознания, то есть, в скрытую память. Ещё есть хорошо изученный случай неграмотной хозяйки или судомойки, которую в сомнамбулическом состоянии застали произносящей на иврите фразы и стихи, которые – как впоследствии было доказано – она слышала из уст бывшего хозяина, декламировавшего их несколько лет назад. Но кто представит доказательство того, что Е. П. Б. когда-либо в своей жизни изучала авторов, цитированных в «Разоблачённой Изиде»? Если она их сознательно не копировала, занимаясь плагиатом, и их никогда не читала, то как можно прийти к предположению, что книга была написана Е. П. Блаватской II или Е. П. Блаватской III? Теперь мои читатели из западных стран узнают уникальный случай мадам Б., страдающей истерией французской пациентки профессора Жанэ, приведённый и прокомментированный профессором Рише, выдающимся гипнотизёром. Этот случай пересказан мистером Стидом в «Рассказах о Настоящих Духах», напечатанных в рождественском номере «Обзора Обзоров» за 1891 год. В случае мадам Б. две личности – рассказывают нам – «не только существуют бок о бок, подсознательное «я» вместе с обычным сосуществуют сознательно, в то время как над или под ними обеими есть третья личность, которая знает о двух других, и, по-видимому, довлеет над ними… Мадам Б. можно ввести в сон почти с любого расстояния, и когда она загипнотизирована, характер её полностью изменяется. В ней есть две четко определяемых личности и третья, более загадочная, чем любая из первых двух. В обычном бодрствующем состоянии женщину зовут Леони I, а в гипнотическом состоянии – Леони II. Третью скрытую в пучине бессознательного личность зовут Леони III. Леони I – «серьёзная и несколько меланхоличная женщина, спокойная и медлительная, очень нежная и очень робкая». Леони II является противоположностью – «весёлая, шумная и беспокойная в невыносимой степени: обычно она бывает добродушной, но приобрела особую склонность к иронии и едким шуткам. В этом состоянии она не признаёт тождественность со своим обычным «я». Она говорит: «Эта добрая женщина – не я, она слишком глупая»». Леони II получает контроль над рукой Леони I, когда та находится в погружённом в мысли состоянии; при этом её лицо спокойно, а глаза смотрят как-то неподвижно в пространство, «но не» в каталепсии, потому что она может напевать простую мелодию, а её правая рука быстро и как бы украдкой что-то пишет. Когда её приводили в себя, то показывали написанное ею «письмо, которое вышло из-под её руки, но о котором она ничего не знала». Когда Леони I (бодрствующее эго) затмевалась, а Леони II, второе «я», приводили в гипнотическое состояние, то среди своей обычной болтовни и беспокойства она вдруг начинала проявлять признаки ужаса, услышав голос как бы из другой части комнаты, который ругался и говорил ей: «Хватит, хватит, заткнись, убожество». Это была третья личность, которая, пробудившись, полностью овладевала организмом пациентки, когда та была погружена в глубокую летаргию. Она без колебаний признавалась, что это именно она говорила те слова, которые слышала Леони II, и что она произносила их потому, что видела, как профессор, должно быть, был раздражён её лепетом. Воображаемый голос, который так устрашал Леони II, потому что казался сверхъестественным, исходил», – говорит мистер Стид – «из глубинного слоя сознания той же самой индивидуальности».
Поскольку наша нынешняя цель заключается лишь в том, чтобы бегло изучить вопрос о множественных личностях в связи с предположением, что Е. П. Б. не могла получать никакую другую помощь в написании «Изиды», кроме как от своих собственных нескольких личностей, то мы не должны углубляться в проблему, для разрешения которой следует обратиться к индийским философским и мистическим авторитетам. Древняя теория гласит, что «ЗНАЮЩИЙ» способен всё видеть и знать, когда он сбросил бремя последней завесы физического сознания. И это знание приходит к нему постепенно, по мере того как завесы плоти спадают, и она разоблачается. Мне кажется, что я, как и большинство ораторов, выступающих на публике без предварительной подготовки, путём многолетней практики в некоторой степени приобрёл привычку тройственного мышления (mental action). Читая в Индии незапланированные лекции на английском языке, я нахожу часть своего ума следующим за переводчиком, перекладывающим предложение за предложением на какой-нибудь другой язык, и по поведению аудитории пытаюсь угадать, правильно ли были переданы мои мысли, часто для этого вслушиваясь в знакомые слова; в то же время, другая часть моего сознания будет наблюдать за людьми и в уме комментировать их особенности и возможности – иногда я даже высказываю посторонние замечания некоторым знакомым, сидящим рядом со мной на платформе: два вида умственной деятельности различны и независимы. Спустя мгновенье после того, как мой переводчик изрёк своё последнее слово, я быстро восстанавливаю нить своих рассуждений и перехожу к другому предложению. Одновременно с работой этих двух сознаний я обладаю ещё и третьим – наблюдающим высшим Я, которое следит за двумя другими потоками мыслей, но в них не вмешивается. Конечно, это представляет собой начальную фазу психического развития, высшие степени которого раскрыты в некоторых аспектах духовной одарённости Е. П. Б.; но даже такой пример как этот помогает понять проблему её психических феноменов: это слабый, но убедительный признак того, что Знающий может наблюдать и знать.
Если бы я был мусульманином, то, вероятно, утверждал бы с самим Магомедом, что написание Корана на классическом арабском языке необразованным человеком, подобным ему самому, было величайшим из психических чудес и служило доказательством того, что его духовное Эго, вырвавшись из пут плоти, получало знания непосредственно из источника на небесах. Если бы Е. П. Б. была аскетом, владыкой своего физического «я» и бодрствующего мозга, способной писать на чистом английском языке, не зная его, а также излагать материал своей книги и оформлять его в соответствии с последовательным планом вместо того, чтобы его раздробить, как она это сделала, я бы мог поверить, что то же самое относится и к ней, и приписать манящее очарование этой чудо-книги её собственной развитой индивидуальности. И так как сделать этого я не могу, то должен перейти к обсуждению других наших предположений.
_____________________________
1 – см. Главу VII.
2 – Статья, касающаяся данной темы, первоначально опубликована в «Теософе» за май 1893 года и, как показано в этой главе, очень неточна. Привести её здесь не позволяет недостаток места.
3 – см. «Чудо Ватсеки». В наличии у менеджера, офис «Теософа».
.jpg)
Перевод с английского Алексея Куражова.
Публикуется по: Olcott H. S. Old diary leaves. Vol. 1 / Henry Steel Olcott – London: G. P. Putnam's Sons, 1895. – 491 p.
(64).jpg)
Похожие статьи:
28.04.2015 21:51
К27-05-2015 12:40:01
Огромное спасибо. Будем ждать продолжения.
ВНИМАНИЕ:
В связи с тем, что увеличилось количество спама, мы изменили проверку. Для отправки комментария, необходимо после его написания:
1. Поставить галочку напротив слов "Я НЕ РОБОТ".
2. Откроется окно с заданием. Например: "Выберите все изображения, где есть дорожные знаки". Щелкаем мышкой по картинкам с дорожными знаками, не меньше трех картинок.
3. Когда выбрали все картинки. Нажимаем "Подтвердить".
4. Если после этого от вас требуют выбрать что-то на другой картинке, значит, вы не до конца все выбрали на первой.
5. Если все правильно сделали. Нажимаем кнопку "Отправить".